— А я хочу мальчиков, чтобы было пять мальчиков.

— И погодки! — вставил от себя Лепель с живостью, которая обещала как будто хохму, но ничего не породила, Лепель ничего не прибавил. Казалось даже, что Нутин муж испытывает неловкость, вообще совершенно ему не свойственную, оттого что в речах Нуты чуть больше подлинного, личного и искреннего, чем это нужно для хорошего представления на открытом воздухе. И однако же не видит никакой возможности поправить жену.

— Я рад, Нута, очень рад… хорошо, что мы встретились, — сказал Юлий. — Я причинил тебе много зла. Не сознавая… нет, хуже, сознавая, что делаю. Прости… Прости меня. — Вопреки благим намерениям не выказывать застенчивости, он не смог справиться с собой до конца и держался крайне неловко.

Нута выслушала внимательно, помолчала, ожидая не захочет ли Юлий добавить еще чего-нибудь столь же важного и личного, чего-то такого, что нужно слушать, не перебивая, а потом сказала совсем не то, что Юлий готовился услышать:

— Да это было зло. И ты его причинил. Но не мне.

— Кому же? — ухмыльнувшись от волнения, спросил он.

— Принцессе Нуте. Я другой человек, Юлий. Принцессы Нуты нет, и мне ее жаль… жаль эту бедную девочку, ужасно жаль. Ей так не повезло в жизни. А я… я… со мной все другое… Бедняжка очень тебя любила, — добавила она в задумчивости.

И так это было чудно… эта вывернутая взглядом снаружи речь, что Юлий и сам начинал теряться, с кем он в действительности говорит. Точно ли это Нута или, в самом деле, другой, лишь отчасти и понаслышке знакомый ему человек?

— Да… бедняжка тебя любила, — протянула она, уставившись под ноги и легонько себе кивая.

— Надеюсь, не очень сильно, — пробормотал Юлий в качестве извинения.

Нута хмыкнула.

— Не надейся. Благонравная девочка любила тебя прежде, чем увидела. Она принялась любить, хотя и не без испуга, как только ей сообщили, что свадебный договор заключен. Она любила тебя в море, особенно в хорошую, тихую погоду, и чем ближе корабль подходил к чужим берегам, тем больше любила…. В прямой зависимости от расстояния, Юлий. — Нута улыбнулась. — А когда бедняжка тебя увидела… О! Она тотчас же поняла, что не напрасно слушалась старших, обратив на тебя все силы своей души. Ты был очень славный, Юлий.

Смешно сказать, это «был» почему-то кольнуло Юлия. Нута же вовсе не хотела его уязвить, просто она говорила как есть, как она чувствовала и понимала в этот час. И значит, она чувствовала и понимала, что он был очень славный.

— Да, хороший. Хотя и дикий.

И опять это «дикий» без всякого на то основания кольнуло его на миг насмешкой. Следовало признать, однако, что так оно все и было — именно дикий. Этого никак нельзя отрицать.