– Подождите-ка, вы оба, – незнакомым, чистым, без обычной воркующей хрипотцы, голосом говорит Маша. – Мне нужно собраться с мыслями. Построить карточный домик, хоть хижину дяди Тома. Все пока рассыпается, но… – Она пристально смотрит на Франка и вдруг улыбается удовлетворенно, как сытая кошка. – Вот. Вспомнила. Вы помогали дядечке в военной форме вынимать меня из-под земли, из люка, куда я провалилась, верно? Он поднимал меня вверх, а вы принимали. Я запомнила, как сквозь ваши руки просвечивало солнце, но никогда не могла восстановить в памяти ваше лицо. Это были вы, правда?

Франк смеется. Он тоже доволен. Я не понимаю ничего, но на всякий случай радуюсь за компанию. Моя Маша вдруг узнала странного старика; получается, что он спас ее когда-то. Наверное, это хорошо.

– И еще вы работали в «Кавярне», во Львове, – продолжает она. – Вы всегда давали мне не одну, как всем, а две деревянные палочки. Одну – помешивать кофе, пока он варится, а вторую – на память. Вы всегда так говорили: «на память», но я не понимала, о чем речь, и вечно их теряла, или ломала на кусочки, или выбрасывала… А вы хотели помочь мне вспомнить, что мы уже встречались, да?

– Было дело, – ласково говорит Франк. – Твое поведение в те дни ясно указывало, что время для воспоминаний еще не пришло. Но, каюсь, я тороплив и упрям. Есть такой грех.

– А в Таллине вы продавали горячее вино со специями в таком крошечном подвальчике, в Старом Городе, – Маша тихо смеется от облегчения. – Я туда редко заходила, всего раза три, но однажды вы стряхнули в мой стакан лепестки засохшей розы, и я была тронута: такой галантный жест… Хотя лепестки прилипали к зубам и нёбу, и я чуть не подавилась, когда один из них попал мне в горло… А потом мы встретились в Ужгороде. Вы сидели на набережной, напротив пивной, которую местная молодежь называет «У Гада», и рисовали, а я шла мимо, и мы немного поболтали, но мне в голову не пришло, что мы уже когда-то встречались. Это все были вы, ведь правда? И потом еще не раз вы появлялись на моем пути. Всегда эпизодически, ненадолго, и ваше лицо обращалось ко мне лишь вполоборота, так что я даже узнать вас не могла. Но теперь пасьянс сошелся, мне даже подтверждения не требуется, потому что я знаю… Вы – мой ангел-хранитель?

– Ну что ты. Не ангел. Просто хранитель. Должен же был хоть кто-то за тобой приглядывать. Сама не справлялась, а других близко не подпускала, – качает головой Франк.

– Почему «не справлялась»? С чем это я не справлялась?

– Как – «с чем»? С жизнью, с чем же еще. Играла своими днями, как котенок с клубками, только и было мне заботы за тобой следом ходить да перепутанные нити снова в мотки собирать… У девицы своих-то судеб несколько дюжин, а она все норовила чужую прожить, – Франк заговорщически мне подмигивает, словно бы я непременно должен оценить его шутку, гоготнуть понятливо: «Ишь ты какая, своих – дюжины, а она еще и чужие за пазуху тянет, гы-ы, вот потеха!»