— Нет большей награды, чем служба вам, ваши величества, — ответил тот, еще раз поклонившись и отступая.

Влюбленными глазами смотрел Ваццуки на свою невесту и не отходил от нее ни на шаг.

«Да, — сказала она в тот день, когда, коснувшись шпиля чужеземной башни, они вернулись в родной мир, — мы не вечны, меняются устремления людей и даже хогморы нуждаются в продолжении себя. Я готова заключить с тобою брак, Ваццуки, и вернуть в этот мир Пятого, став его матерью. Но знай: я не желаю кровопролития на Рэанате!»

И Ваццуки склонился пред ее мудростью.

Отгремели канонады по случаю праздника. Усталые, натанцевавшиеся горожане и гости Афроста разбрелись кто куда. И тогда зажглись факелы в ритуальном зале Оплота Ралувина.

Неспешно приблизился к алтарю Ваццуки и возложил на него свой амулет — большой черный камень с выгравированной в нем картой мира, материками Кирранота и Рэанаты. Между континентами, на острове Стонов, зияло узкое отверстие.

Следом взошел Кей-Манур. Он вставил в отверстие нижнюю часть ключа в виде креста с петлей, а петля оказалась надежным креплением для хрустального черепа, установить который выпала честь тоже Кей-Мануру.

Ананта погрузила свою заколку в углубление над переносицей черепа.

Шесса надела на сооружение свой амулет.

Череп воссиял. Свет бил из него, точно новоявленный родник. Хогморы стояли вокруг Алтаря и молчали.

Ваццуки еще раз приблизился к сооружению и подставил бокал под светящуюся струю. Она переполнила его, излилась за края, и тогда правитель Цаллария поднес сосуд своей жене.

— За возвращение Альвинора! — произнес он.

Ананта прикрыла глаза и осушила бокал до дна.

— 5-

В покоях замка Ваццуки подхватил ее на руки и закружил по комнате.

— Тебе понравились обычаи людей Дуэ? — спросил он, снимая маски с себя и с Ананты. — Так подари и мне свой поцелуй! Подари и прости за тот глупый розыгрыш.

Ананта глядела на шрам, исказивший его красивое от природы лицо и вспоминала ту безумную войну, пришедшую с зараженной Рэанаты. Она знала, что все тело его покрыто такими же рубцами, и даже крыло, из-за которого ему теперь так тяжко подниматься в воздух в истинном обличии. Непонятное, удушливое чувство захлестнуло ее, и она крепко прижала к себе Ваццуки, целуя в губы, в щеки, в лоб, гладя по волосам, обнимая:

— Я была наверху, но жизнь сбрасывала меня и вниз. Я знаю чувства людей, ползающих на дне. И если даже они находят в себе силы жить, любить и заботиться о близких, то смеем ли мы поступать иначе?! Да, я проиграла в нашем с тобой споре, я не верила, что люди способны вызвать во мне запретный гнев. Но и ты смошенничал, друг мой, ведь мы не уговаривались о путешествии в Дуэ!