Он опять опустился на спину и лежал, пока пульс стучал в висках и солнце било прямо в мозг из-под закрытых век.
Она принесла ему чай, очень горький; и немного завернутых листья пилюль из Шатана, последние. Он запихал в рот столько, сколько смог, запил горьким чаем, проглотил и в изнеможении опустился на спину.
— Я отдохну и смогу ехать, — прошептал он.
— Ты не сможешь скакать через час. Или два.
— Темнота, — сказал Вейни. — Дай мне время до темноты. Ночью мы сможем пересечь равнину. Выиграем время.
Но лучше ему не стало. Наоборот, все болело, даже хуже, чем раньше. Наверно потому, что он лежит и не двигается.
Но тут, ясно и честно, ударила мысль: хуже, мне стало хуже, намного.
Мы слишком близко к воротам.
Он расслабился. Но не спал, а пролежал несколько часов до сумерек, в полузабытье, Моргейн приходила и уходила, давала ему холодной воды. — Я попробую ехать, — наконец сказал он. — Пускай они посадят меня на лошадь. Я не упаду.
Ее глаза испуганно расширились. Она на грани паники. Она нежно убрала его волосы с лица. — Мы останемся здесь, — сказала она.
— С кем? С ними? С… — От вспышки гнева боль опять набросилась на голову. Глаза наполнились слезами, ее силуэт расплылся. — Глупость,
— Я справлюсь.
— Ты не должна потерпеть поражение из-за меня! Даже не думай об этом. Уезжай!
— Тише. — Слабый голос. Она погладила его лицо, наклонилась и поцеловала его, устало, очень устало. Она погладила его по щеке. — Прости меня. Верь мне. Ты доверяешь мне?
— Да, — сказал он, или подумал, что сказал. Она развязала его оплечье, вынула ящичек с камнем из-под брони и взяла себя.
— Не ему, — запротестовал он.
— Нет, не ему. Я сохраню это у себя, в безопасности.
Было так трудно оставаться в сознании. Темнота стала слишком глубокой и затопила все вокруг, спутанная и непонятная. Он хотел вернуться обратно. Он не хотел засыпать, хотел слушать ее голос.
Но провалился в темноту, такую же, как в Воротах.