— Как ты себя чувствуешь? — спросила Моргейн.

— Я справлюсь, — ответил он.

Она не спускала с него глаз все время, пока они ехали. — Ты поклялся, Нхи Вейни.

Это потрясло его. Он слишком близко подошел к клятвопреступлению, так легкомысленно ответив. Но и она, тоже, поступила несправедливо — он давно знал, что она вообще плохо разбирается в таких вещах.

— Вейни, я должна обо всем догадываться?

— Я останусь на лошади, — сказал он, и это была половина правды. — Я смогу защитить себя. — Но он вполне мог себе представить, как она надеется на то, что он прикроет ее, или сделает какую-нибудь глупость чтобы спасти его, если он упадет. Он опять вспотел, в желудке образовался ледяной ком. Он никогда не любил пользоваться лекарствами кел. Он ненавидел их. Более того, он не думал, что они смогут победить окоченение, из-за которого при каждом шаге правой ноги в него впивались иголки. — Ходить — да, я не уверен. Но голова ясная.

На это она не сказала ничего. Наверно она думает — думает о вещах, о которых он не имеет ни малейшего понятия, думает что делать, насколько можно верить ему, и что в своих планах она должна изменить — все это, потому что он был дураком и привел их к этому проходу, а теперь стал бременем для нее.

Я не буду, мысленно запротестовал он. Но он уже. И знает об этом.

Он разрешил Эрхин слегка сбавить шаг — лошади волновались и фыркали, чувствуя в воздухе запах странного и предчувствуя сражения — война, всегда война, в какое бы обитаемое место они не попали. Кел не обращали на него никакого внимания. И Моргейн, тоже, глядела только на каменную стену перед ними.

Он вынул пакет из красной бумаги и, дрожащими пальцами, подцепил одну из крошечных пилюль на кончик ногтя, но затем, утратив решимость и доверие к подарку, шевельнул пальцем и сбросил пилюлю на бумагу. Сложил пакет и убрал его в карман пояса.

Дурак, опять подумал он. Трус.

Он сможет позаботиться о ней, внезапно подумал Вейни. И вообще непонятно, что эти пилюли в красной бумаге лечат. Лучше подождать момента, когда будут нужны ясная голова и твердая рука, а пока лучше не рисковать.

Он, насколько мог, устроился поудобнее, схватился руками за луку седла и посильнее оперся на нее, и дал боли свободно путешествовать по телу, согнув и разогнув правую ногу. Казалось, что в нее впились раскаленные иголки, пот тек по лицу и капал на побелевшие кисти рук.

Он смотрел, как Чи подъезжает к самым дверям, подводит чалого вплотную к краю железного чудовища и слабым человеческим кулаком ударяет по уходящей к небу массе металла, которая едва слышно отзывается на его удары.