— Дурацкие правила мадам Ляру. Обычно я их срываю, но боюсь, когда-нибудь она мне их на лоб прибьёт. Такая вредная, не люблю её. А папа мне всё разрешает. Ему нравится, когда я нарушаю правила. Например, он говорит, что я с распущенными волосами на маму очень похожа.

Повеселевшая девушка взяла со стола пухлый альбом для рисования.

— За обедом, правда, не читаю, только за ужином, — она шустро переместилась в тёмно-коричневое кресло. — Роберт, садись на подлокотник, он меня выдерживает, тебя — тем более. Я тебе кое-что покажу.

В голове столкнулись две мысли. Первая касалась опасения просочиться сквозь тот самый подлокотник, вторая же была куда серьёзней: я вдруг вспомнил, что не имею права находиться в покоях Натали. Впрочем, я быстро унял беспокойство. Вряд ли мне грозит за это что-то серьёзнее флакона.

Знала бы Натали, как я ненавижу её отца, она бы не смотрела на меня с такой нежностью. Знал бы кто-нибудь, как мне тяжело снова врать…

Несмотря на неуютную комнату, и траурное платье, девушка лучилась жизнерадостностью. Она с удовольствием болтала о всякой чепухе, перескакивая с темы на тему. Ну, точь-в-точь мой Франсуа. А я так же участливо улыбался и вставлял незначительные реплики, как в разговоре с другом. Только не особо вслушивался в её речь. Вместо обычного умиротворения меня переполняло чувство непреодолимой горечи. Было непросто смириться с тем, что я больше никогда не увижу Франсуа и всех остальных.

Натали показывала свои рисунки, как готовые, так и наброски, возможно, навсегда оставшиеся незаконченными. Людей на портретах было немного, в основном отец, брат и женщина с большими печальными глазами. И без пояснений понятно, что это мать. На одном листе юная художница могла нарисовать несколько её маленьких портретов, как бы стремясь выудить из памяти все эмоции и позы. Несколько зарисовок объединяли всю семью, словно никакой трагедии и не было. Жаль, что невозможно ничего исправить. Мать никогда не обнимет сразу всех своих детей, не будет ласкать подросшего сына и причёсывать дочь перед первым выходом в свет.

Если эти фантазии Натали тронули меня, то другие — шокировали. На альбомных листах замелькали надгробия, от скромных плит и кельтских крестов, до сложных монументов со скорбящими ангелами. Появились вороны, кружащие над висельниками, выброшенные на берег утопленники, головы без тел и прочая подобная мерзость. Некоторые рисунки сопровождались надписями вроде «Ничто не вечно, кроме смерти», в одной я узнал цитату из «Баллады повешенных» Вийона. Заживо горящая на костре девушка вызвала уйму ассоциаций, среди которых особо выделялась одна.