Белёсые брови напряжённо сведены, между ними — две короткие складки.
Он не очень хочет рассказывать дальше. Я пока не тороплю. Но сказать всё ему придётся. Таково было условие. В конце концов, именно он стал меня упрекать, именно он заговорил о доверии. И согласился, когда я предложила просто разрубить наш гордиев узел. Каждому сказать правду, которую давно было пора сказать. Сначала Кристо. Потом Катарина — просто чтобы потянуть время.
Потом я.
— Да, вся в крови, а я дрался с мёртвым жрецом. Здоровенный такой был…
— А Лиляна? Она не могла пошевелиться. Как же тогда умерла моя мать?
— Адомас. Посвящённый. Он метнул ей в спину вилы.
— То есть, какой-то поляк…
— Литовец, — бормочу я.
— Литовец убил мою мать, а все зачем-то говорят, что это сделала Лиляна, — Катарина разводит руками, словно пытаясь самым буквальным образом ухватить мысль. — А почему правду надо было скрывать от
— Всё-таки подставляла, — я торжествующе смотрю на Кристо. — Ладно, она расскажет об этом в свою очередь. Ты продолжай. Катарина задала очень важный и интересный вопрос. В конце концов, ты сам хотел сказать всё, ещё тогда, дома.
Кристо передёргивает плечами и глубже засовывает руки в карманы кожаной куртки на меху. Кажется, на волчьем.
— Я спустился и отрубил ей голову. То есть, сначала я зарубил того мертвеца. А потом… облегчил её мучения.
— Как?
— Отрубил ей голову саблей.
— Голову, — повторяет Катарина. Кажется, именно таких подробностей она не ожидала. — А куда ты её дел?!.
— Ну… Закопал.
— Без отпевания?! — руки сиротки распахиваются ещё шире. Слишком большое знание, верно, крошка?
— Ну, она уже была жрицей, и я подумал, что, наверное… Что их нельзя отпевать, это же язычество и… Мы её закопали. С Адомасом. В огороде. Она была жрицей именно… местного идола. Кто бы он ни был.
Катарина смотрит на Кристо во все глаза, и я замечаю, что она без линз: глаза у них сейчас совсем одинаковые, яростно-голубые даже в таком тусклом свете. Только у Кристо из-за насупленных бровей кажутся немного темнее.