— И в думах не имелось, — добродушно сообщил нам лесовик, который успел сжевать один подаренный ему каравай целиком и добрался до второго, а в перерыве крепко помог нам со снедью Ласло. — Хоть вы и человеки, но из наших, понимающие. Только ты, шустрый, как стемнеет, к озеру не вздумай соваться, ясно? Точно тебя девки тамошние на глубину утащат, и я не помогу. Нет там моей власти.

— Ну вот, — приободрил я мадьяра, туша сигарету. — Поживем тут, в лесу, на природе, нервишки подлечим в естественной среде. За едой в соседний магазин сгоняем, видел я там один у санатория, спать в машине можно. Опять же — вон грибную похлебку сварим. Знаешь, какое это объедение? Опять же — в озере можно окуней надергать, уху сварганить. С перцем, с лаврушечкой, с картошечкой, да под водочку ее и убрать. И дед с нами похлебает.

— А как же, — с достоинством ответил старик. — Это можно! Пока вот малинки пожуйте. Хороша в этот год малинка уродилась!

Невесть откуда он достал два кулька, свернутых из больших лопухов и доверху заполненных ароматными ягодами. Вот тоже интересно — малина лесная, должна быть мелкая, а тут ягоды такие, что иная садовая позавидует.

— Спасибо, — обрадовался я. — Всегда ее уважал!

Успокоившийся Ласло тоже принял кулек и поблагодарил гостеприимного лесного хозяина.

Доесть вот только угощение мы не успели, поскольку из все того же лаза высунулась башка крота — лидера с несвойственно для данного существа выпученными подслеповатыми глазами, а следом за этим с пня встал и дед Силантий.

— Ну вот, ребятки, — огладил он свою бороду. — Кажись, нашли вашу пропажу.

— Случилось что — то? — насторожился мадьяр.

— Одного из его помощников прямо на месте убило, — пояснил старик. — Он на какой — то препон в земле наткнулся, да и полез смотреть, что да как. Нет чтобы весть подать и в сторонку отползти! А это невесть что его возьми, да жизни и лиши. Чародейство, никак не иначе. Стало быть, это то, что вам потребно. Но я — то, старый дурень! Чего сразу не смерковал, что кроме как в Ведьминой просеке поклаже быть и негде? Самое же пакостное место в моих владениях! Дядька твой, поди, потому и бродил по моим лесам столько времени, что подыскивал такую лежку, где земля зло в себя впитала.

— Ведьмина просека, — повторил я. — Ну раз Ведьмина, стало быть, ясно.

— Чего тебе ясно, щегол — болтун? — насупил брови дед. — Ведьмы — они не хуже и не лучше, чем ты или вон он. Все мы под Луной живем, каждый своим путем идет, как может, когда добро сотворит, когда зло. Жизня — она что лес для того, кто привык в полях жить, никогда не ведаешь, куда тропинка заведет — в чащу глухую или на опушку светлую. Просека потому так называется, что там лет триста назад двух ведьм селяне жизни лишили, да еще и пакостно оченно. Издевались над ними всяко, потом одну, что постарше, повесили, а вторую… Рассказывать не хочется даже. Нет, может, и было за что, только эдак — то зачем? Хочешь убить — убей, но измываться — не дело. Я селян тех после хорошенько по лесу помотал, два дня выбраться к своей деревне не могли. А просека та с той поры недобрым местом стала, потому как одна из ведьм предсмертное подсердечное проклятье кинула на убийц. Потому я их, кстати, живыми и отпустил, они все, почитай, всё одно что мертвецы. От такого проклятия спасения нет. Но вот беда — его и земля запомнила, и трава, и деревья. Плохое стало место. Гибельное. Если человек там сильно долго пробудет или, того хуже, заснет — все, пропал он. Болезнь его убьет вскоре, или какая другая напасть. Возьмешь там гриб или ягоду — тоже гроб можно заказывать, в них яду больше, чем в гадючьем клыке по весне. Врать не стану — я туда особо не суюсь. Неуютно там. Стыдно сказать — когда мой лес вырубали, я сильно опечалился, что эта просека под пилу не попала. Все деревья жалко, а эти — нет.