Поднявшись с трона, Гомунколосс медленно двинулся вокруг него, продолжая рассказ:

— Тут байки не врут, я стал тайным властителем катакомб, но никто не знал моего истинного лица, поскольку те, кто его видел, вскоре умирали. Так родились легенды и появились сотни различных вариантов и описаний того, кто или что я. Для одних я был зверем, для других — Духом, для третьих — демоном, насекомым или смесью их всех. Это пробуждало во мне гордость и дарило незнакомое ощущение власти, которым я все больше и больше упивался.

Хватало одного моего крика, одного моего вздоха, чтобы раз и навсегда опустошить целые области лабиринта. Достаточно было прикончить одного охотника за книгами, как легенды умножали их число до десятка, и еще две дюжины бросали свое ремесло. Некоторые считали меня полчищем теней, армией тьмы, легионом непобедимых призрачных солдат, марширующих по лабиринту и заживо пожирающих своих врагов.

Умолкнув, Гомунколосс уставился на меня мертвыми черными провалами глаз.

— Как, по-твоему, что чувствуешь, когда на руках у тебя столько крови? Когда все, что встречается тебе на пути, даже самые подлые и опасные обитатели катакомб, коченеют от страха? Чувствуешь ли ты себя виноватым? Раскаиваешься ли? Что скажешь? — Гомунколосс рассмеялся. — Нет! Напротив! Я чувствовал себя великолепно. Это было ощущение абсолютной, полнейшей свободы. Наконец-то я был свободен ото всех нравственных пут, от чувства вины, от ответственности, сострадания и прочей бессмыслицы. Я волен творить зло. В любой его форме. И можешь мне поверить: это величайшая свобода из всех. В сравнении с ней свобода художника — пустяк.

Гомунколосс вернулся на свой трон. До того его голос гремел и грохотал, словно он хотел оглушить самого себя, а теперь вдруг опал, превратился почти в шепот.

— Все мои духовные силы, которые до тех пор я вкладывал в писательский труд, я отдал искусству убивать. Я беспрерывно думал о том, какими еще зверскими способами отправить охотников в мир иной. И поверь мне, кое-что забавное я выдумал. Меня не беспокоило, что тени лабиринта отвернулись от меня. Я ложился спать, но они больше меня не укрывали. Я сознавал их присутствие, но не скучал по ним. Ведь я в них больше не нуждался. Какую защиту они могут дать такому, как я? Мне, Гомунколоссу, к кому никто не решался приблизиться? Кого боялись больше, чем смерти?

На миг он замер. Пламя свечей отбрасывало беспокойные тени на его расписанное рунами тело, и я постарался представить себе ужас охотников, когда перед ними неожиданно представало подобное чудище.