— Оставь новообращенную и убирайся. Или будешь убита вместе с ней!

Как же он боялся, что я окажусь права. Ведь исцелением новообращенной вампирши я разрушу все, чем он жил, благодаря чему он жил после смерти Антеи. Мертвая душа, цепляющаяся на нелепую придуманную месть, полная тупой упрямой уверенности в своей тогдашней правоте: "Это был единственный выход, Ариста!" — эта давно мертвая душа не хотела уходить в окончательное небытие. Она была частицей кардинской Бездны ненависти прорастающей из людской лжи, сомнения и страха. Чем бороться с ней? Большей ненавистью, как Вако боролся с Мактой? -

Видение-воспоминание пылающего дворца Макты встало перед глазами. Пламя ширилось, лизало деревья сада, ползло по крышам пристроек. Удушливый дым застилал столицу — его струя в воздухе чувствовалась до сих пор даже здесь, у церкви Микаэля… Большей ненавистью можно победить, только в огне этой битвы сгорит весь мир. Но, кажется, я поняла, чем еще можно бороться с carere morte. И Карда нашла этот выход прежде меня, сочинив легенду об Избранном — легенду о прощении.

Я развернулась к Коре, обхватила ее за плечи:

— Дочка, слушай. Не бойся ничего, все получится, я уже знаю. Думай об Избранном, о котором рассказывала бабушка, и все получится… — мои слова потонули в реве Диоса: "Целься!" и в стрекоте взводимых арбалетов.

— Мамочка! — всхлипнула Кора и прижалась ко мне. Конечно, она обращалась к своей матери, но ее движение, дрожь тоненького тела, обвитые вокруг моего стана руки — все это принадлежало мне и только мне.

— Прыгай в воду, — быстро шепнула я. — Сейчас!

— Я боюсь!

Я тоже обняла ее и почувствовала, что обнимаю Антею. Ее мягкая гладкая кожа, ее мелодия сердца, ее родной запах волос. Что же делать? Выпустить крылья — и вверх или закрыть глаза — и вниз?

— Я буду рядом, — вышло неожиданно грубо: не человеческий язык — хриплое рычание львицы. Но разве только голосом ангела можно призывать чудо?

"Ариста, я уже здесь, не делай…

…глупостей?" -

Крик Нонуса, одновременно и в моих мыслях, и в саду близ церкви, громкий, страшный, больно резонирующий в голове, раздирающий на части. Но уже защелкали арбалеты охотников, выпуская стрелы, и я, укутавшись в черный плащ тени, укрыв в коконе крыльев девушку, шагнула в купель.

Тогда я совсем не думала о возможной боли и смерти, не боялась их. Эти первичные, природные, одинаковые для всех страхи растворились в сияющем пламени огромного солнца-чуда впереди. Единственное, чего я боялась, от чего замирало сердце и немело тело — того, что исцеления не произойдет, и новообращенная останется carere morte. Какие слова утешения я найду для нее и для себя? О, уж лучше нам обеим сгореть дотла в прозрачной воде купели!