Вот и все. Струпья содраны.

— Ястреб, покажи, — попросил я.

Он глубоко вздохнул, затем расстегнул медные пуговицы. Полы куртки распахнулись. Светящийся внизу рисунок расцветил его грудь пастельными тонами.

У меня стянуло кожу на лице. Я не отвел взгляда, но с присвистом вздохнул, чего тоже не следовало делать.

Он посмотрел мне в глаза:

— Куда больше, чем тогда, верно?

— Ты решил себя угробить?

Он пожал плечами.

— Даже не знаю, какие из них — старые, какие — новые. — Он опустил голову и уставился на грудь.

— Не надо! — произнес я слишком резко.

Ястреб трижды глубоко вздохнул. С каждым вздохом (я это ясно видел) ему все больше становилось не по себе, и наконец его пальцы потянулись к нижней пуговице.

— Зачем ты это делаешь?

Я хотел, чтобы в голосе не звучало отчаяния, — и перестарался. В голосе вообще ничего не прозвучало. Отчаянная пустота.

Он пожал плечами, видя, что я не желаю отчаянной пустоты. На миг в зеленых глазах вспыхнул гнев. Этого я тоже не желал. Поэтому он сказал:

— Знаешь, нормальный человек так устроен: коснешься его — мягко, нежно, любовно, — и в мозг поступает информация о прикосновении как о чем-то приятном. А с моим мозгом что-то не так, он почему-то воспринимает все наоборот…

Я покачал головой:

— Ты Певец. Певцам и положено быть не такими, как все, но…

Ястреб затряс головой. Снова в его глазах мелькнул гнев, и снова исказились черты лица, реагируя на боль — впрочем, сразу утихшую. Он опять опустил взгляд на щуплую грудь, покрытую язвами.

— Застегнись, дружище. И забудь мои слова.

— Ты в самом деле считаешь, что я связался с легавыми?