Светлый фон

— Какими бы постыдными или неприятными ни были бы вещи, я предпочитаю помнить о них. Без них ведь не будет той личности, что есть сейчас.

Дамблдор тяжело вздохнул и в этот момент показался очень старым и уставшим.

— Да, это так. Я не буду применять силу или принуждать тебя к чему–то… Это твое решение. Но если захочешь забыть, то просто попроси меня.

Поттер усмехнулся.

— Тогда верните мне Тикки.

— Зачем он вам?

— Он тоже мой друг.

— Мне надо об этом подумать, — пробормотал директор. — У тебя есть еще вопросы?

— Да, что вы видите в зеркале?

— Я? О, я вижу себя с вязаными носками. Мне всегда почему–то дарят книги. Реже сладости. Но никогда носки. А они мне так нужны зимой…

Гарри посмотрел ему в глаза.

— Вы одиноки, не так ли?… Близкие знали бы, что вам действительно необходимо…

Снейп поморщился. За стенами это напускного спокойствия из Поттера проглядывало что–то темное.

— Есть вопросы, на которые люди не готовы отвечать… — осторожно произнес Дамблдор.

— Конечно, директор, я все понимаю… Вы не хотите выпить Сыворотки правды? Под ней говорить намного легче, да и, понимаете, вы даже получите от этого некоторое удовольствие… Видите ли, у меня есть некоторое подозрение, что в зеркале вы видите Гриндевальда…

Директор как–то сразу утратил всю свою доброжелательность и казалось, что он сдулся как воздушный шарик после встречи с иголкой.

— Как это понимать, Гарри?

Мальчик достал из кармана пузырек с чем–то прозрачным. Эдвин невозмутимо продолжил рисовать.

— Вы дружили после школы с Геллертом. После смерти вашей сестры он уехал из страны. Почему–то в ее гибели вас обвинил ваш брат. Потом началась война, и вы победили на дуэли вашего бывшего друга. Всю вашу жизнь вы не заводили никаких романтических отношений, видимо, потому, что вы гей. Смею предположить, что, воспользовавшись хаосом предстоящей войны, вы захотите вытащить из Нурменгарда свою любовь, а может бать, и прошлого любовника. Для всеобщего блага готовы ли глотнуть зелья и при свидетелях доказать, что все мои выводы всего лишь домыслы?

Дамблдор тяжело вздохнул.