— Это ни разу не смешно, это ужасно! — запротестовала Глори. Зебра обернулась, и покрасневшая пегаска снова заговорила, выразительно двигая губами. — Как вы можете называть подобную историю смешной?

— Хм, возможно, дело в языковом барьере. И всё же кто-то может посчитать этих зебр глупыми, и это единственный подобающий способ выставить дураков смешными. Ведь зачем ещё бы они стали так стараться выставить себя глупцами, если только не ради того, что бы мы над ними посмеялись?

Я не могла представить себя смеющейся над Лансером, но признаю, то, что он продолжает войну, закончившуюся больше двухсот лет назад, было даже по моим меркам феноменальной тупостью. И снова я, вопреки себе, усмехнулась.

— Значит вы были теми зебрами, что отказались сражаться вместе с Оставшимися? Лансер за это попытался вас убить?

— Нет, не за это. Многие племена зебр отказались поддержать Оставшихся. И пока они раболепствуют перед ними, они в безопасности. Преступление нашего племени было намного, намного хуже, — мрачно сказала она, обернувшись в нашу сторону. — Мы смеялись над их глупостью. Наверное, мы слишком сильно понадеялись на то, что они будут смеяться вместе с нами. Но страх внушающий дурак остается дураком, да и трудно бояться того, что ты высмеиваешь.

— Значит, когда я вновь встречу Лансера, я должна посмеяться над ним от души?

— Можешь представить себе что-то более ужасное?

Должна признать, я не могла придумать что-нибудь, что показалось бы «более ужасным» для этой зебры.

— Для рабыни вы невероятно весёлая, — кисло сказал П-21.

Зебра уставилась на синего жеребца в недоумении.

— Я невероятно извращённая?

С нелепым выражением морды и округлившимися глазами, мой друг повторил:

— Весёлая! Ве-сё-ла-я! Почему вы такая счастливая?

— А-а-а, извините, наверное я снова вспоминала о тех ужасных вещах. Мрачных вещах. Печальных. Но я жива, и моя дочь тоже. Может быть, я буду сегодня голодать, а завтра лежать холодным трупом, но прямо сейчас, в данный момент, я лучше буду думать о хороших вещах. Потому что их намного меньше, чем печальных. И потому что они намного ценнее печальных.

П-21 отвернулся от неё с тихим шипением.

Глори нахмурилась.

— Да что с тобой такое, П-21? У тебя что, никаких чувств нету?

Жеребец лишь мрачно взглянул на неё.

«Ты знаешь, что правильно, а что нет,» сказала я ему однажды. Теперь я в этом не уверена. Такое чувство, что мы с П-21 поменялись местами, и теперь он становится всё несдержаннее и несдержаннее, а я всё спокойнее и спокойнее. Наша дружба только сформировалась, и уже начала трещать по швам. Я увидела, как жеребец отвернулся от пегаски, увидела тревогу в его синих глазах. Что я должна ему сказать? Что всё в порядке? Что он был не прав?