— Я живой, а вы — нет! — крикнул Ветер в полный голос, и Фонси, словно на зов, сгустком возмущения и обиды возник в сознании воеводы.
«Это я живой, а ты — нет!» — подумал Фонси. — «Ты что это делаешь, родич!»
«Нет, родич, нынче я живой. Ты сам горевал о судьбе своей, хотел, чтобы кто другой от Шира беду отвёл. Вот я и отведу».
«Я не звал тебя в моё тело, Ветерих Ток!» — подумал Фонси. — «Не звал и не пускал, так что уходи и пусти меня на место!»
«Сейчас не пускал и не звал, но дорогу-то я знаю», — усмехнулся Ветер, — «вот сам и пришёл. Не мешай мне, родич, иди себе спать, а я обо всём позабочусь. Шир не пропадёт».
«И ты не пропадёшь. Пока я жив — и ты будешь жив, так что если в боях за Шир не сгинем, жить будем долго и счастливо, так-то вот, Фонси».
«Ветерих. Ветерих, ты мёртв, тебя убили тысячу лет назад, тебе нужно в страну мёртвых, а ты отобрал у меня моё тело. Тебе не стыдно, Ветерих?»
«А тебе, Хильдифонс, не стыдно? Я помогал тебе, я спас тебя от смерти самое меньшее трижды, а ты хочешь прогнать меня в страну мёртвых? Такая твоя благодарность, родич, за всё, что я для тебя сделал?»
«Так ты мне для того жизнь спасал, чтобы самому её забрать?»
«Да уж всяко я твоей жизнью лучше тебя распоряжусь, слабак! Война грядёт! Шир спасать надо! Я драться умею, убивать умею, воевать умею! В засаде сидеть, ловушки ставить, боевым отрядом воеводить могу. А ты? Что ты умеешь? Кому ты нужен? Что ты можешь, неженка, сосунок, крови не нюхавший!»
И Ветер покатил на Фонси волну своих воспоминаний и ощущений, самых страшных и самых прекрасных, заставляя Фонси почувствовать всё то, что чувствовал когда-то сам Ветер, ошеломляя и подавляя младшего хоббита остротой и размахом опыта своей короткой, но бурной жизни. Свирепая радость при виде падающего со стрелой в груди врага, ощущение мгновенного сопротивления упругой плоти копью — и ощущение того, как собственная плоть подаётся под ножом, и жизнь брызжет наружу. Слепой ужас ночного бегства, когда враг дышит в спину, и глубокий восторженный ужас близкого присутствия Хозяина Леса. Ветер чувствовал, как колеблется и шатается сознание Фонси под этим напором, и вызывал в памяти победу за победой, приключение за приключением, подвиг за подвигом. И вот уже Фонси трепещет, как пламя догорающей свечи, сейчас он погаснет, растает, пропадёт, превратится в смутный набор воспоминаний Ветера, воспоминаний с лёгким, быть может, оттенком жалости, словно об умершем в детстве друге или недолго пожившем младшем братишке.
«Я живой, Фонси», — точно с таким сожалением подумал Ветер, — «а ты уже нет».