— Не зря сходили, — удовлетворённо сказал писатель. С этого момента он как будто переродился и Сильно опасаюсь, что если он и напишет «Войну и Мир», то это будет совсем другое произведение. Во всяком случае, офицером он стал вполне дельным и ещё четырежды за месяц ходил со мной во вражеские тылы, заработав славу и как будто найдя себя. Ох, вряд ли в этой Реальности появится понятие «Толстовство».

История с убитым мной интендантом нашла продолжение она всё-таки выплыла «На свет божий», как ни старалась власти замять дело. Я уж было думал о «второй серии», когда один из офицеров, занимавшихся расследованием, всё-таки проговорился «по секрету».

Расплавленное серебро и прочие подробности быстро нашли благодарных слушателей. Ну а мои неуловимые для местных ремарки в нужное время и в нужном месте при обсуждении произошедшего, помогли сформировать общественное мнение.

— Поделом собаке!

Следующим шагом было.

Навестив в госпитале «своего» солдата и оставив ему и гостинцы, вижу «клиента». Мрачный, туберкулёзно кашляющий матрос с повязкой на груди.

— Осторожней, братец, лёгкие не выхаркай. На-ка лучше сала, смаж горло.

— Кха! Спасибо, Вашбродь. А это вы подпоручик Мартынов? Ну, из солдат?

— Я, братец, — присаживаюсь рядом с ним на широкий подоконник, не обращая внимания на гнилостный запах от матроса, — да и ты, как я смотрю, не из простых будешь?

— Аа, отмахивается тот нехотя, — было дело, учился грамоте, да думал выслужить офицерские погоны. Я ж артиллерист корабельный, у нас такое не редко. Кха! А потом картечь в грудь получил, в лёгкое. Оно бы ладно но теперь туберкулёз начался Врачи говорят, была бы кормёжка нормальная, а тут Интенданты.

— Хреново, — сочувственно, но без особых эмоций говорю я, — ладно ещё бы в бою, а вот Не знаю, я бы наверное, как тот ну, который интенданта серебром Тоже Не первого попавшегося, конечно, но если уж помирать, то хоть с пользой.

Соскакиваю с подоконника.

— Ладно, братец, бывай.

Через два дня Севастополь всколыхнуло необычное событие раненый матрос остановил интенданта Пименова из военного ведомства и заколол его штыком в живот. Особенно впечатлительные ужасались почему-то тому, что штык был ржавый, грязный и измазан в говне для пущей уверенности. Люди поумней вздрогнули от прощальных слов матроса, который после этого воткнул себе нож в сердце.

— Прощевайте, братцы! И не вините меня за смерть этой твари такие воры как он, хуже врага иноземного.

Самое страшное для интендантов и нечистых на руку офицеров, что через восемь дней история повторилась. А потом ещё, ещё и ещё.