… крестраж ведь — не только якорь для души мага, но и много чего ещё, а Волдеморт создал вариацию для хранения знаний, для чего буквально потрошил различных волшебников при помощи легиллименции и сливал их память и профессиональные навыки в дневник на протяжении тридцати лет. За месяц до своего поражения он оставил его у Люциуса Малфоя, своего доверенного лица, и уже потом, спустя одиннадцать лет, дневник был подброшен Уизли, правда, я совсем не понимаю, зачем Малфой так поступил, но об этом я уже, по–моему, рассказывал…

…и, можно сказать, что теперь я наследник знаний и умений всех тех уже мёртвых волшебников, но самое ценное, на мой взгляд, даже не это, а опыт и память целой жизни, прожитой Хранителем. Отсюда, Гермиона, и все мои странности. И ведь ты иногда меня поражаешь своей проницательностью, как тогда, когда говорила, что «я — это не совсем я»…

Долгая и сумбурная «исповедь» получилась. Говорил почти семь часов кряду с небольшими перерывами, отчего часто сбивался на монолог о себе в третьем лице. В итоге, мы даже перебрались в моё «Логово», где с некоторым комфортом и под чай с печеньем, приготовленными радостным Берри, я кое–как закончил своё невесёлое повествование.

* * *

Я стоял у окна своего кабинета и просто бездумно любовался видом на Хогвартс, освещённый рассветным солнцем, в окружении Запретного Леса, одетого по осенней поре во все оттенки багряного и золотого. Всё–таки хороший мне домик достался, и вид из окон потрясающий, а уют и спокойствие просто в стенах прописано.

Гермиона тихо подошла и встала рядом со мной. Немного скосив глаза, увидел, что она сейчас не совсем в адекватном состоянии, поэтому просто взял и притянул к себе и обнял со спины.

— Почему ты сразу мне всё не рассказал? — дрожа всем телом, как–то тускло спросила она.

— А зачем? Ты бы ничего не смогла сделать и ничем мне помочь. И вот теперь ты понимаешь, насколько быть со мной рядом опасно. Ты и раньше это знала, но даже не догадывалась, насколько. Мне совсем не хочется, чтобы из–за меня у тебя были неприятности, ведь ты всегда рядом. А ты, Гермиона… для меня слишком… много значишь.

— Правда? — она повернулась лицом ко мне и вся напряглась, лихорадочно блестя глазами.

— Правда, — внезапно охрипшим голосом ответил я.

Боже! Как она ощущалась всеми моими чувствами! Нямка просто!

Это был первый в этой моей жизни настоящий поцелуй. Без всяких скидок настоящий. Крышу снесло напрочь, и мы целовались пусть и неопытно, но настолько исступлённо и страстно, что… «чуть было — не было». Только сдавленный писк Гермионы, почувствовавшей животом некоторую мою физиологическую на данный момент реакцию остановил нас от необдуманных и преждевременных действий.