— Так все дело в злости.

— Я не умею злиться.

— Я так не думаю. — Я пытаюсь вырваться из оков девушки, но она вновь отталкивает назад. И я неуклюже цепляюсь пальцами за рукав ее платья, разорвав ткань от запястья до середины локтя. Ариадна недовольно наклоняет голову.

— Довольно, — низким голосом бросает она, — сотри пентаграмму.

Это приказ. Принуждение. Однако оно не срабатывает. Я приподнимаю уголки губ и слежу за тем, как лицо ведьмы искажает гримаса недоумения и злости.

— Я сказала, — повторяет она, притянув меня к себе, — сотри пентаграмму.

— Нет.

— Что ты сказал?

— Хочешь, чтобы я стал твоей собачонкой? — Я поднимаю руку и впиваюсь пальцами в острый подбородок девушки. Она ждет ответа, а я шепчу. — Катись к черту.

В изумрудных глазах Ари вспыхивает ярость. Она приближается ко мне так близко, что я могу разглядеть каждую рыжую крапинку на ее радужке. А потом мы замираем. Нас пронзает странное осознание того, что наши лица находятся в миллиметрах друг от друга.

— Сотри пентаграмму, — едва слышно повторяет Ариадна, и ветер врезается в нас, как будто мы два переплетенных дерева посреди пустыни, — сделай это, прямо сейчас.

— Нет.

Ее взгляд проникает куда-то внутрь моей головы. Я чувствую, что расстояние между нами становится все меньше и меньше, что ветер свистит все громче и звонче, и я смотрю в ее малахитовые глаза и вдруг ощущаю легкое прикосновение ее губ к моим. Тут же мы в недоумении отстраняемся. Я едва не прохожу сквозь стену, а Ари отступает назад, шумно и горячо выдохнув. Мы ничего не понимаем. Я должен убить ее. Я должен, должен.

Но потом что-то меняется. Я делаю шаг вперед, притягиваю девушку за талию к себе и врезаюсь в ее губы пылким поцелуем. Я понятия не имею, что творю, понятия не имею, куда улетучивается здравый смысл, логика, истина. Я яростно откидываю Ариадну к стене и вновь целую, заключив в руках ее миниатюрное лицо, а она хватается пальцами за ворот моей рубашки, будто боится свалиться навзничь, будто не может устоять на ногах.

Занавески срываются с петель. За окном полыхает молния. Грохот проносится такой неистовый, что он отдается у меня в груди, у меня между висков! Но я не выпускаю из рук Ариадну, я не могу, не могу. Стена покрывается трещинами за ее спиной, на нас сыпется и крошится пыль, а мы не обращаем внимания, потому что превращаемся в животных.

Я разрываю рукав ее платья с диким рыком и припадаю губами к ее оголенной шее и плечу, к ее тонкой ключице. Ари откидывает назад голову. И я слышу, как с ее губ слетает мое имя. В этот момент я верю, что сжимаю в неистовых объятиях призрака, сжимаю того человека, которого уже давным-давно нет в живых.