Предмет и его проекция соединены обоюдной связью. Так когда-то сказал Портнов. Он говорил — «набрасывал», по его собственному выражению, — слова и фразы, порой лишенные смысла, порой банальные донельзя или просто непонятные, Сашка слушала — и забывала…

А сейчас, на долю секунды, она ощутила одновременно — включила в себя, сделала своей частью, — все свои проекции.

Ее соседка по парте до сих пор помнила слова, сказанные сгоряча когда-то в мае, в самом конце седьмого класса.

Дерево, которое она посадила четыре года назад, подросло.

В застывшем бетоне у новостройки остался отпечаток ее подошвы.

Она отражалась в маме, в Валентине, еще в сотне людей; она отражалась — неожиданно ярко — в Косте. Она была ночным кошмаром Ивана Конева. Она отражалась в судьбе далекого чужого человека — своего отца, который жил на другом конце города.

И она сама была отражением. Это осознание заставило Сашку распасться на мелкие частицы, а потом снова собраться заново; когда она открыла глаза, прямо перед ней стоял Валентин в расстегнутом пальто, удивленный и злой.

Сашка сняла наушники.

— Сорок минут прошло! Я что, должен за тобой бегать? Его же кормить пора!

Младенец по-прежнему спал, выставив из груды одеял розовый носик. Валентин взял у Сашки коляску и повез к подъезду — торопливо, так что брызги летели из-под колес.

— Только о себе думают, лишь бы плеер послушать, — сказала старушка на скамейке.

Сашка постояла, грея дыханием замерзшие руки. Потом вздохнула, расправила плечи — и поняла вдруг, что крыльев на спине больше нет.

х х х

Каждый день она ходила в магазин со списком продуктов. Гладила пеленки. Помогала маме готовить молочную смесь; брат был «искусственником», мама очень сокрушалась по этому поводу, Сашка не понимала, из-за чего сыр-бор. Ну, нет молока, и не надо. Возни не оберешься с этими бутылочками-сосками, но зато кормить ребенка может кто угодно. Валентин, например. Или даже она, Сашка.

Брат не вызывал у нее никаких чувств. Ни умиления, ни раздражения. Она научилась не просыпаться ночью от плача: мама и Валентин «дежурили» по очереди, а вставать к ребенку приходилось каждые три-четыре часа. Это был мир, вращающийся вокруг одного светила, полностью подчиненный младенцу. Мама, не вполне здоровая, ослабевшая, могла думать только о нем. Валентин по макушку ушел в домашнее хозяйство, лишал себя сна и отдыха ради купаний, уборок и стирки; соседки считали, что о таком муже любая женщина может только мечтать.

Сашка была, как астероид на временной орбите. Она по-прежнему гуляла с коляской, ловя на себе заинтересованные взгляды проходящих женщин, старушек, редко — мужчин. Она кипятила бутылочки, готовила и убирала, иногда меняла памперсы. Раз или два брат улыбнулся ей; это была бессмысленная, хотя и очень милая, почти человеческая улыбка.