Костя. Его не будет в ее жизни, это к лучшему. Егор… У них нет выбора, им никогда не придется выбирать…

КАКИЕ ОНИ СЧАСТЛИВЫЕ!

— Фарит, ну зачем?! Что я вам сделала… Почему вы постоянно ко мне… придираетесь… За что?!

— Саша?

— За что мне этот выбор? Я не могу…

Она сидела уже на полу, скрючившись, прижав ладони к щекам. Коженников опустился рядом.

— Я? Придираюсь? К тебе?! Да у тебя и волосинки с головы не упало! Твои близкие живы, более-менее здоровы, счастливы…

— Я не могу выбирать! Я не могу — вот так — выбирать, понимаете вы или нет?! За что…

— Брось. Любой из твоих однокурсников… из всех, кто учился когда-либо на третьем курсе, отдал бы правую руку за такую возможность.

— Почему? Почему именно так? — она подняла на него залитые слезами глаза. — Почему страхом? Почему не… почему не объяснить? Я бы училась… по-хорошему!

Он покачал головой:

— Не училась бы, Саша. За грань выводит только сильный стимул. Мотивация.

— Но есть же… Другие стимулы… Любовь… Честолюбие…

— Равных нету, — сказал он почти с сожалением. — Это следствие объективных, нерушимых законов. Жить — значит быть уязвимым. Любить — значит бояться. А кто не боится — тот спокоен, как удав, и не может любить, — он обнял ее за плечи. — Ну, ты решилась?

Она оттолкнула его руку и встала. Закусила губу. Слезы текут по щекам — ну и пусть их. Плохо, что прерывается дыхание, и поэтому голос звучит жалобно.

— Решилась. Я хочу закончить институт. Стать частью Речи. Прозвучать. Поступить в аспирантуру… Поэтому я пойду завтра на экзамен, — она пошатнулась, но устояла.

У Коженникова сузились зрачки. Моментально. Его глаза будто осветились изнутри, Сашка отшатнулась.

— Это твое последнее слово?

Она зажмурилась:

— Да.