– Звено! Запуск!

– Я триста двадцать второй! Запуск!

– Триста двадцать третий! Запуск!

– Я триста двадцать четвертый! Запуск!

– Разрешаю! – ответил Григорьев, отдаваясь странному, сладкому и одновременно тревожному ощущению, которое неизменно охватывало его перед каждым взлетом,

– Триста двадцать второй готов, – раздался в шлемофоне голос его ведомого, и спустя секунду о готовности теми же словами доложила вторая пара.

Дежурное звено «сушек», как и положено нормативными положениями военной российской авиации, состояло из четырех самолетов. Две пары, в каждой ведущий и ведомый. Командир звена майор Григорьев и его ведомый старлей Кольцов. Позывные – триста двадцать первый и триста двадцать второй. Старший летчик капитан Лесневский и ведомый капитан Павлов. Триста двадцать третий и триста двадцать четвертый. Два года назад капитан Павлов был майором и готовился, как и Григорьев, в подполковники, но в результате впечатляющего и звучного выступления в единственном ресторане близлежащего городка погоны его приобрели по три новые звездочки, одновременно лишившись одного просвета.

Григорьев дружил с Павловым много лет, и в тот печальный день они, естественно, в ресторане были вместе. Пришли в ресторан и сидели за столиком вдвоем. Только вдвоем – без жен, без намерения предаться каким-либо иным безобразиям, кроме крепкого мужского пьянства, когда в заведение ввалилась стая местных бандитов, с полным основанием полагавших себя хозяевами здешней жизни. Ни Григорьев, ни Павлов не склонны были ввязываться в скандал, последствия которого предполагались печальными во всех отношениях – от повреждений физической личности до порчи личности виртуальной, заключенной в отделе кадров между картонных корочек папки под обобщенным названием «Личное дело офицера Советской армии». Армия, понятно, была уже не Советская, но корочки менять не торопились – лишние траты ни к чему, все равно, кроме кадровиков да начальников, их никто никогда не увидит.

Бандиты вели себя мерзко, нагло. Остальные посетители – те, кто сразу не ушел, – делали вид, что ничего не замечают. Григорьев с Павловым тоже долго терпели безобразие, хмуро выпивая водку. Но только до тех пор, пока какой-то толсторожий отморозок из банды не схватил прямо возле их стола официантку за ягодицу, сжав пальцы с такой силой, что женщина завопила от боли на весь зал, перекрыв своим криком нестройное бренчание перетрусивших музыкантов.

Григорьев бы тихо сидел и дальше, а Павлов не смог. Он молча встал и хрястнул бандита бутылкой из-под шампанского донышком в покатый лоб, надолго уложив его на пол. Все произошло достаточно быстро, и товарищи отморозка не сразу разобрались, что к чему. Летчики немедленно начали организованное отступление и почти добрались до выхода, когда до хозяев жизни, наконец, доперло, кто именно обидел их товарища.