За супом, тушёной свининой и сливовым пудингом он говорил о чём угодно, но только не о том, что остался сухим после пробежки под дождём.

Агнес не просила сына не рассказывать дядьям о его удивительных способностях. По правде говоря, и приехав домой, она ещё не оправилась от изумления и, готовя с Джейкобом обед и контролируя Эдома, накрывавшего на стол, никак не могла решить, поведать ли им о том, что произошло, когда она и Барти бежали под дождём от могилы Джоя к автомобилю. Восхищение соседствовало со страхом, близким к панике, и она боялась делиться своими впечатлениями до того момента, как придёт полное осознание случившегося.

В тот вечер в комнате Барти, после того, как он помолился на ночь и она подоткнула ему одеяло, Агнес присела на его кровать.

— Сладенький, я всё задаю себе этот вопрос… Теперь, когда у тебя было время подумать, ты можешь объяснить мне, что произошло?

Он помотал головой.

— Нет. Тут просто надо чувствовать.

— Как все устроено?

— Да.

— Нам придётся ещё не раз говорить об этом, так что у нас будет много возможностей вновь все обдумать.

— Конечно.

Рассеянный абажуром свет настольной лампы золотил лицо Барти, глаза сверкали сапфирами и изумрудами.

— Ты не рассказал об этом ни дяде Эдому, ни дяде Джейкобу.

— Лучше не надо.

— Почему?

— Ты испугалась, так?

— Да, — она не говорила ему, что причина её страха — не его заверения и не вторая прогулка под дождём.

— А ведь ты никогда ничего не боишься.

— Ты хочешь сказать… Эдом и Джейкоб и так боятся слишком многого.

Мальчик кивнул:

— Скажи мы об этом, им бы, возможно, пришлось стирать трусы.