— Эй! Послушай!

А она совсем ушла. И Грише пришлось лежать долго, гораздо дольше, чем он сначала ожидал, под внимательным разумным взглядом зверя. О причинах он догадывался, слышал обрывки разговоров из домика, но подробности, долетая, конечно, ускользали.

А в домике происходило вот что: при виде уснувшего Данилова вошедший решил, что видит труп. Может быть, он бы даже ушел из избушки, отложив все, что следует сделать с покойником. Но тут Данилов вдруг открыл глаза… и при виде гостя распахнул очень широко свои глаза-впадины.

— Дмитрий Сергеевич?!

— Ох ты, живой… Вы меня знаете?

— Конечно, знаю, вы Маралов. А вот и Андрюха, это ваш сын.

— Папа, да это же Данилов!

— Ох ты…

Глаза у Маралова распахнулись гораздо шире, чем только что у Данилова, а Данилов засмеялся тихим клокочущим смехом: так ясно отразилось на лице Маралова его недельная щетина, его грязь, исходящая от него вонь, его изможденный, дикий вид. А Маралов уже начал действовать:

— Андрей, давай теплой воды!

— Папа, тут целый чайник…

— Давай!

Щедрой рукой бухнул Маралов сахару в кружку, налил кипятка, размешал… И этот теплый, до липкости сладкий отвар вливал он Данилову в рот, пока не решил, что пока хватит.

— Не ешьте тут ничего мясного… — шепнул Данилов, когда Маралов оторвал от его губ кружку, сделал небольшой, но перерыв.

— Я знаю, мы были в его леднике.

Через минуту Маралов сделал второй перерыв, и Данилов спросил:

— Где хозяин?

— Лежит под охраной…

— Не упустите его…

— Не сомневайтесь, не упустят.