Очередь смела первую стимфалиду, словно метлой, разметав фонтаном крови и перьев. Вторая шарахнулась, потом бросилась обратно, к добыче, и в этот момент напуганный выстрелами тикбаланг оступился.

Казалось, будто все происходит очень медленно. Нелепо вскинув мощную заднюю лапу, зверь повалился набок, еще продолжая стремительный бег, одновременно проскальзывая по мягкому стланику и мучительно выворачивая жесткую горбатую шею… и Дмитрий Мушкетов падал вместе с ним, не в силах вырвать руку из веревочной петли.

Геолога сорвало со спины ящера, швырнуло кувырком через голову, спиной в колючий зеленый ковер. Мушкетов попытался вскочить, но проклятая уздечка тянула к земле. Ему удалось перевернуться на колени, опершись о жесткий загривок тикбаланга, – несчастное животное даже не пыталось встать, тяжело вздымая бока. Дернул за веревочную петлю, но нет, проклятая манила намертво застряла у ящера в зубах. Ученый поднял голову – и натолкнулся взглядом на дикий взгляд стимфалиды.

Тварь стояла в четырех шагах от него. Пестрые лапы-крылья были раскинуты, обнажая алые полосы по внутреннему краю маховых перьев. Желтые глаза смотрели пронзительно и безжалостно. Подергивались когтистые пальцы, задние лапы рвали подушки мха. Жесткий длинный хвост сек воздух, сбивал высоко торчащие бурые стробилы каких-то споровых. Сквозь острые зубы сочилось сдавленное гудение осатаневшего кларнета.

Пулемет замолк – должно быть, стрелок боялся задеть человека или его загнанного скакуна. Мушкетов ждал, что вот сейчас грянет гром и проклятая тварь повалится с пулей в брюхе на зеленый ковер, но шли мгновения, а выстрела не было. Стимфалида перевела взгляд на открытое, беззащитное горло тикбаланга.

– Пошла прочь! – заорал Мушкетов, надсаживаясь.

Он подался вперед, раскинув полы рваной шинели.

– Прочь! Вон! Убирайся!

Это моя добыча.

Хищник вытянул вперед длинную шею, почти упираясь чешуйчатым рылом в лицо человеку. Золотые глаза моргнули. Геолог краем сознания понимал, что твари стоит поднять лапу, ударить, и внутренности вывалятся из его распоротого живота на поживу стервятнику. И в то же время зверь-птица разом потеряла ореол сверхъестественной жути. Всего лишь хищник – смертельно опасный, необыкновенный, лютый. «Она может убить меня, – мелькнуло в голове. – Но опозориться страхом я могу только сам».

– Пошла прочь! – повторил он сквозь зубы.

Стимфалида отшатнулась, занося для удара костяной нож-коготь.

Четыре выстрела прозвучали в унисон. Пули дырявили жилистое, тощее тело насквозь, кровь текла из ран, но стимфалида устояла на ногах. Тварь обернулась к своим убийцам, и в глазах ее вновь заполыхала такая жгучая, сверхъестественная ненависть, что Мушкетов на миг устыдился своей отваги. Невозможно было не разделить столь сильное чувство, даже когда ненависть зверя-людоеда направлена на тебя самого.