– Обещаешь?

– Да.

– Тогда посмотри со мной этот сон, – Вай-Мэй протянула ему шкатулку.

Генри повернул рычажок. Жестяная песенка понеслась изнутри, и он шепотом запел вместе с ней:

– Милый мечтатель, узри же меня. Звезды и росы з-заждались т-тебя…

Спиртное и усталость взяли над ним верх. Песенка играла, а Генри думал обо всем, что потерял: родителей, любящих и сильных, которых он так хотел, хоть и знал, что это просто несбыточная детская мечта… Легкую счастливую жизнь, какой она была с Тэтой… Музыку, которая жила в нем, рассказывала о нем и которую он так и не сумел выпустить в мир… Он плакал по милому бедняге Гаспару и по бесконечным летним ночам в «Селесте», когда мальчишеские руки беззаботно вспархивали на хрупкие мальчишеские же плечи… Но больше всего он плакал по Луи. Как он мог бросить его, Генри, вот так? Как вообще можно жить, зная, что любовь столь непрочна?

– Забудь, – сказала Вай-Мэй и поцеловала его в щеку.

– Забудь, – сказала она и поцеловала в другую.

– Забудь, – она высоко подняла кинжал.

Нежным поцелуем она коснулась его губ и погрузила тонкое лезвие в грудь Генри прямо над сердцем. Он ахнул от боли, а она вдохнула свой сон ему в рот. Сон потек в Генри, вымывая все воспоминания, все заботы, всю волю, а с ними и саму жизнь. На мгновение ему захотелось воспротивиться, но все это было неизбежно, неотвратимо и так сладко… – как перестать наконец бороться и утонуть после бесплодных, выпивающих последние силы попыток выплыть. Холод уже растекался по его жилам, наливая члены тяжестью, наполняя все его существо болезненным голодом, утолить который могли только мечты – больше, больше мечтаний… Генри падал в глубокий-преглубокий колодец. В колодце звучала песенка, искаженная, замедленная… Сквозь последние трепетания век он видел радиоактивное сияние извращенных, изломанных тварей, глядящих на него из тьмы.

Вот они открыли рты – сонсмотриснамисонсонсон – и их хор, разрастаясь, влился в песню, гремя кошмарной нестройной колыбельной.

Вся борьба закончилась. Армия снов надвинулась на него, Генри закрыл глаза и упал еще глубже.

Настойчивый собачий лай разбудил его. Генри открыл глаза и увидел синее небо в мерцающих бело-розовых предвечерних облачках. Кажется, он целую вечность проспал. Острия травы кололи ему руки и шею; кругом пахло теплой землей и рекой, а еще сладким клевером и испанским мхом. Еще один гавк – Генри повернул голову вправо. Сквозь высокую зеленую траву к нему мчался Гаспар – взволнованный, радостный, как щенок. Слюнявый язык окатил ему липким восторгом всю щеку.