— Детей так любит, всегда возле него копошатся, — вполголоса поясняет Леля.

В прихожую вышел хозяин. Есть старики и… старики. Одни старятся медленно, неохотно, по волоску, по морщинке, уступая возрасту. Потом наступает критический момент, и природа мстит за упорное сопротивление разом и сокрушительно. Человек, еще вчера казавшийся молодцем, вдруг превращается в дряхлого старца. Другие становятся пожилыми сразу и бесповоротно, даже вроде бы преждевременно. Зато они не дряхлеют уже до самой смерти. Они из тех, кто умирает на ногах. К этим последним я отнес мысленно и пожилого человека, стоявшего сейчас перед нами. В седых волосах не было ни одного просвета, но они оставались живыми, и седые брови жили над темными впадинами глаз. Шрамы давних ожогов иссечены морщинами, но кожа не кажется дряблой, словно огнемет времени лишь придал ей рисунок, не изменяя самой материи.

— Егор Тимофеевич, вот гостя к вам привели… — начала Леля.

— Прошу. — Брови шевельнулись над неподвижными глазами, большая рука потянулась навстречу.

Приятная вещь — мужское рукопожатие, когда оно не дань условности с вежливым холодком или ничего на значащей кисельной теплотой. Я давно заметил: фронтовики особенно знают ему цену.

Саблины ушли к себе, а я представился хозяину. Он провел меня в комнату, безошибочно ориентируясь в пространстве. Точные движения, внешне абсолютно лишенные “поискового импульса”, характерного для слепых, но в их выверенной четкости угадывается тяжелый опыт, пришедший эмпирическим путем.

Ребята перестали галдеть, с любопытством глядят на меня. На раздвинутом иоле что-то невообразимое. Однако в хаотическом нагромождении металлических и пластмассовых деталей, пестрых клубков, расцвеченных всеми цветами радуги проводов, плоских и круглых батареек уже можно различить основы монтажа. Только чем все это должно стать в будущем, я не понял.

— Как по-вашему, что это такое? — словно угадав мои мысли, спрашивает хозяин.

Любопытство в ребячьих глазах сменяется напряженным ожиданием ответа. Я морщу лоб и отвечаю предельно серьезно:

— Скорее всего, концертный рояль в разобранном виде. — И уже под общий хохот заканчиваю: — Но, по-моему, здесь не хватает струн.

Егор Тимофеевич улыбается. Я догадываюсь об этом по излому бровей, по сбежавшимся к глазам морщинам.

— Это будет модель электромобиля, не верите? — сообщает мальчуган, открывавший дверь.

— Верю, — говорю я. — Но сам бы ни за что не догадался.

— Поступайте в наш кружок, — снова улыбается Егор Тимофеевич. — А теперь, ребята, по домам. — II, будто извиняясь, добавляет: — Все равно пора, сами знаете.