После этих слов в его настоящих человеческих глазах появляются настоящие человеческие слезы. Наступает моя очередь утешить его. Моя очередь увидеть себя в его глазах.

Кто-то может сказать, что я не первая упала в объятия врага.

Но я человек, а кто Эван? Человек и иной. И то и то. Ни то ни другое. Любовь ко мне дала ему свободу.

Но Эван смотрит на это иначе. Он сдается.

– Я сделаю все, что ты скажешь, Кэсси, – говорит Эван; от слез его глаза блестят ярче, чем звезды. – Я понимаю, почему ты приняла такое решение. Если ты пойдешь в лагерь, я тоже пойду, и тысяча глушителей меня не остановит.

Он с такой страстью шепчет эти слова мне на ухо, словно делится самой большой тайной во всем мире. Возможно, это и есть самая большая тайна во всем мире.

– Это безнадежно. Это глупо. Это самоубийство. Но любовь – оружие, против которого они бессильны. Они знают, как ты думаешь, но они не знают, как ты чувствуешь.

«Не мы. Они».

Эван переступил через порог, а он не дурак. Он понимает, что обратной дороги не будет.

73

73

В наш последний день перед расставанием мы спим под эстакадой, как двое бездомных; впрочем, мы и есть бездомные. Один спит, другой на посту. Когда наступает моя очередь караулить, Эван без всяких колебаний возвращает мне оружие и мгновенно засыпает. Его не волнует, что я могу убежать или пустить ему пулю в висок. А впрочем, поди угадай, что его волнует, а что нет. Иные думают не так, как мы, вот в чем наша проблема. Вот почему я с самого начала поверила Эвану, а он знал, что поверю. Глушители убивают людей; Эван не стал меня убивать. Следовательно, Эван не может быть глушителем. Понимаете? Это логика. Хм, человеческая логика.

В сумерках мы доедаем съестные припасы, потом поднимаемся по насыпи и укрываемся в лесу у обочины тридцать пятого шоссе. Эван говорит, что автобусы курсируют только по ночам и услышать их приближение будет просто – звук мотора разносится на мили, потому что других звуков здесь просто нет. Сначала появится свет фар, потом рычание двигателей, а потом автобусы промчатся мимо, как большие желтые гоночные машины. Шоссе давно очистили, так что скорость движения не ограничена. Эван не знает, остановятся они или нет. Может, задержатся лишь на минуту, чтобы кто-нибудь из охраны смог пустить пулю мне в лоб. А может, вообще не появятся.

– Ты говорил, в лагерь до сих пор свозят детей, – напоминаю я. – Почему автобусы могут не появиться?

Эван отвечает, а сам наблюдает за шоссе:

– Однажды «спасенные» в лагере поймут, что их обманывают, или выжившие за забором догадаются. Когда это произойдет, база будет закрыта, – Эван кашляет, – или та ее часть, где производится очистка.