И он с короткого замаха пинает меня бутсой в челюсть — зубы скрипят и колются, язык чавкает в горячей ржавчине, в глазах замыкание. Мычу, пытаюсь спрятаться под кровать, перебираю языком костную крошку, глотаю кровавые сопли.

А Пятьсот Третий находит меня, поднимает маску, щекочет меня своими зелеными глазами, склоняется надо мной, прижимает локтем мою голову к полу и жарко шепчет мне в ухо:

— Ну шшшто, глиссста? Прощаешь меня теперь? Ты-то думал, все по-другому будет, а? Думал, больше не увидимся, а, паскуда? Ничего… Ничего… Я бы тебе свернул шею, но ты, говно, не заслуживаешь такого… Ты же хорошшший, да? Прааавильный… Я сейчас уйду… А ты живи себе дальше… Ходи на службу… Рапортуй об успехах… Ты не ссы, я никому не скажу, что ты уколотый… Я долго этого ждал, понимаешь? Херову прорву времени этого ждал… И я теперь хочу удовольствие растянуть… Посмотреть, как ты будешь закрашивать седые волосики… Как морщины убирать будешь… Как будешь врать своим папикам из Партии… Начальничкам… Как будешь сстареееть, развааааливаться, как будешь стесняться раздеваться при своих в борделях… Как ты карьеру делать будешь, глиста… И дохнуть меееедленно… Вот будет номер, а? Но только ты тоже никому не рассказывай, чур! Это будет наша с тобой тайна: что ты блядун, счастливый отец и что ты стареешшшь. Только ты тоже не говори никому… Если тебя раньше времени в измельчитель ссунут, я расстроооюсь…

Собираюсь — и, дернувшись, молочу его виском в нос. На меня капает горячее: кажется, разбил.

— Сучка… — гундосо смеется он и пинает меня между ребер. — Вот сссучка… Знаешь, что? Не буду его править. Это как ухо. Чтобы не забывать про тебя. Когда сдохнешь — тогда и отремонтируем.

Пятьсот Третий хватает меня за уши двумя руками, рвет с хрустом, переворачивает лицом кверху. Проводит указательным пальцем у себя под носом — там все черно и блестит от свежей крови — и мажет ею, как чернилами, на изоленте, которой заклеен мой рот.

— Вот. Теперь ты снова мне нравишься. Как в детстве. Он забрасывает в рюкзак свой сканер, инъектор, маску.

Гундосо ржет — пускает расквашенным носом красные пузыри — и хлопает дверью. Я остаюсь один, на полу, полоскать рот кровью с осколками зубов, щупать языком сколотые острые края, сучить ногами и нашаривать непослушными пальцами прилипший край изоленты. Думать об Аннели. О том, возможно ли все, что сказал Пятьсот Третий. О том, за что эта сучка меня предала. Записать эмбриона на меня — чтобы сбежать с Рокаморой?

Или это блеф? Вся история — блеф? Просто он решил заставить меня обгадиться! Зарядил инъектор какой-то дрянью, прочитал мне выдержки из Закона, отутюжил — и все! Шутка!