— Все кругом виноваты, но только не ты.

— Я ее любил!

— И поэтому оставил ее одну. Она сбежала к тебе от мужа — а ты?

— Что ты с ней сделал?!

— Какой внезапный интерес! Тридцать лет тебе удавалось сдерживать любопытство, а тут вот — подавай тебе все на серебряном блюдечке!

— Я искал! Я пытался их найти!

— И не нашел. Ты, с твоими возможностями, с твоим дружком-взломщиком, — не нашел. Слышишь, Ян? Вот незадача!

Я слышу. Я все слышу и ничего не могу понять. Мое лицо все мокрое, мне кажется, это кровь струится из моих ушей. Берта пялится на меня молча, к одной сиське пристал Хенрик, к другой — моя дочь. Кузнечик прыгает на Рокамору, попадает ему в щеку. Он дергается, рука с эспандером сжимается, я зажмуриваюсь.

— Что ты с ней сделал?!

— Ничего. Я просто вернул ее домой, Хесус. Все остальное с ней сделал ты.

— А ребенок?!

— Ребенок?

— Она ведь родила?!

— Она родила, Хесус. Хотя я очень ее отговаривал. Я был готов ее простить, знаешь? Ведь глупо ревновать жену, с которой прожил пятьдесят лет, к какому-то жигало, к шлюхе в штанах. Избавься от эмбриона, просил я. Убери это из себя, очистись, и мы все забудем. И мы будем жить, как прежде. Ты же не думаешь, что она сбежала ради тебя? Нет, она непременно хотела сохранить чертов эмбрион.

Сохранить чертов эмбрион. Непременно сохранить чертов эмбрион.

Избавься от эмбриона, просил я.

Одними губами я повторяю за Шрейером эти слова.

— Ты продержал ее на цепи пятьдесят лет и хотел продержать еще столько же! Ты ничего не мог ей дать, Шрейер! Она была несчастна с тобой! Она бы не стала…

— Зато ты, конечно, дал ей все.

— Анна мечтала о ребенке!