Бригада не получала никаких новых приказов. Выступил с речью о безусловной лояльности абстрактному «императорскому дому» Пауль Хауссер, командир корпуса. Ему в официальных приказах вторили комендант сектора и глава военной администрации Каппы. В официальных же новостях передавали только ликование народных масс по поводу свершившегося события.

Против всех ожиданий, никто не пытался штурмовать Сан-Суси, императорскую резиденцию, с шашками наголо. Офицерские заговоры, если и существовали, не спешили выдвинуть своих штауффенбергов.

Я ждал «хрустальной ночи», поражений в правах представителей «нестержневых наций», но пока всё ограничивалось лишь решительным поворотом к тотальной войне.

Введено строгое нормирование продуктов питания и энергии.

Объявлена всеобщая (и тоже тотальная) мобилизация. Не на словах, а на деле.

Распущен бундестаг, политические партии – под запретом. От самых левых до самых правых. Одиозные «Союз Изгнанных», а также «Память и Гордость» с апломбом заявили, что самораспускаются и в полном составе вливаются в имперские вооружённые силы. Члены-женщины заменяют вспомогательный персонал-мужчин. Всех мужчин – в боевые части! Все компании, что выпускали, скажем, гражданскую мототехнику, – перестраиваются на танки, бронетранспортёры и так далее и тому подобное. Фермерам вменено в обязанность как минимум вдвое увеличить «посевные площади или иные средства производства». Государственный банк вовсю выпускает новые деньги. Цены на чёрных рынках стремительно растут. Охранка показательно расстреливает нескольких «преступных перекупщиков».

При этом от трындежа о «стержневой нации» грозят вот-вот лопнуть динамики.

Мы наступали. До самого «последнего моря». И там, в некогда чистом и глубоком заливе, превращённом в зловонную клоаку-реактор, мы встретили последнюю «матку» на Каппе-4.

К этому моменту мы наловчились воевать с Тучей. Она тупо набрасывалась на нас с Гилви, слово мошкара, густо летящая на свет, и её просто расстреливали со всех сторон. Однако «держать» этих тварей становилось всё труднее, словно требовалось всё жарче и жарче разводить в себе огонь неутолимой ненависти.

Мне казалось, что я действительно становлюсь биоморфом. Видения во время боя делались ярче и ярче, становясь почти неотличимы от реальности; я не вглядывался, я жил этим, на деле становясь каким-то неоформленным комком живого студня – но не более. Никаких небесных откровений на меня не снисходило.

С Гилви творилось то же самое. Но она ещё и боялась. Очень боялась – именно той классической сцены из комиксов, когда, разрывая живот человеку, на свободу вырывается вызревшая внутри у него инопланетная тварь.