«Матка» осталась одна. Опустошённая, но ещё живая, со вздутым, но бесплодным брюхом. Она медленно двигалась от одной стенки своего загона к другой, и густые коричневые волны негромко хлюпали, набегая на чёрные бока.

В принципе её ничего не стоило уничтожить. Для этого совершенно необязательно было даже на неё смотреть, артиллерия бригады бы справилась, истратив некое, пусть даже и весьма значительное количество снарядов. По мы пришли сюда не только за этим.

Конечно, «матка» продолжала оставаться опасной. Если дать ей время, она народит новых «истоков», станет выращивать новый сонм существ вокруг себя самой и в конце концов сумеет стать прежней – неумолимо-грозной, наводящей ужас и оставляющей после себя поля дочиста обглоданных скелетов.

Но пока она слаба и беззащитна. Мы перебили её выкормышей, всех до единого. Прикрывать «матку» некому и нечем.

Бригадный вертолёт садился осторожно, пилоты нервно косились на слабо трепыхающуюся «матку». Батальоны остались далеко позади, Валленштейн получил приказ поворачивать – остальные части корпуса, наступавшие на Тучу, несли большой урон.

Со второго вертолёта выгружали массивные подрывные заряды. Вся авиация поддерживала других, а мы справлялись и так.

– Господин обер-лейтенант, разрешите обратиться! Куда прикажете сгрузить? – молодой светловолосый парень из последнего пополнения тянулся изо всех сил.

– Штаб-ефрейтор Варьялайнен распорядится, к нему ступай, – рассеянно ответил я, не в силах оторвать глаз от взды-маюшегося купола «матки». Гилви дрожала рядом, и я взял её за руку.

Иссиня-чёрные броневые плиты ни на миг не оставались в покое, словно существо в загаженной бухте непрестанно почёсывалось. Берег здесь полого понижался к воде, вернее, к той субстанции, что заменила воду, и я живо представил себе, как по этому длинному склону катятся, бегут, торопятся неисчислимые орды, которые эта «матка» без устали швыряла нам навстречу.

Она казалась чудовищно одинокой. Чуждая планете, чуждая вообще всему в привычных нам мирах, она со стоицизмом ждала конца. «Матка» знала, что мы здесь, чувствовала нас – и мы точно так же знали, что она знает. В сознании у меня медленно разрасталась гулкая бездонная чернота, мир закрывался перед глазами, как бывает, когда падаешь в обморок от нехватки кислорода.

Биоморф во мне рвался туда, к коричневой жиже. Порождающее пусто и… здесь, наверное, сгодилось бы наше слово «выпотрошено». Скорее, скорее к ней, стать частичкой, клеткой в хлюпающем, перевитом жгутами пульсирующих жил исполинском организме, умеющем разделяться и затем вновь собираться воедино.