— Не бойся. Это будет не больно.

И протянула к нему руку.

Она даже не коснулась его, но внезапно Муфасу стало очень тоскливо, будто вся жизнь потеряла свой смысл, и продолжать ее было совершенно незачем, не нужно, бесполезно. И это оказалось так страшно, так чудовищно одиноко, так безнадежно, что Муфас невольно подумал: «Только бы умереть!»

И умер.

IV. Принц

IV. Принц

Дахор прекрасен весной. После зимних дождей уставшая сухая земля пропитывается водой, все вокруг зеленеет, цветет, и даже в самых нищих трущобах близ ворот Ат-Кахир на лицах молодых появляется надежда. Старые — о, они слишком много раз видели, как весна сгорает в летней жаре, забывается темными осенними ночами, смывается зимними ливнями. Они помнят, что весна — короткий вздох в бесконечном пути от рождения до смерти, бесконечном потому, что на каждую смерть придется новое рождение, и пришедшая жизнь ничем не будет отличаться от предыдущей. Но молодым все еще кажется, что они могут что-то изменить. И глупец будет пытаться сбить с них спесь, стереть необдуманную улыбку с лица, спустить с небес на землю. И мудрец, глядя в яркие юные глаза, промолчит.

Мудрец знает, что без весны не будет ни лета, ни осени, ни зимы. То, что не цвело, не росло, не знало радости дождя и жестокости зноя, не знало самой жизни. Все мы смертны, так что же теперь, и не жить?

Старый Сирук был мудр — хотя его соседи и считали иначе. С юности он работал учителем в Бишаке, соседнем с Ат-Кахиром квартале, жители которого могли себе позволить отправить детей учиться. А учителем — все это знают — становится только тот, кто ни на что больше не годен. Да и ума в этом деле не наберешься: весь день покрикивать на мелкое дурачье да пытаться вбить им в головы грамоту и счет! Нет, учителей в Дахоре, да и во всем Изуле не уважали. Хуже келих, начальной школы, был только ахас, двор сборщика податей, куда, как известно, ни один честный человек работать по своей воле не пойдет. Но ахасета, сборщика, и презирали, и боялись. Келихита, учителя, не боялся никто. Разве что самые младшие ученики.

И все же Сирук был мудр. Мало кто замечал это, однако те, кто умел слушать и слышать, могли уловить в его простых словах чистое звучание истины, не прикрытое, как у настоящих признанных мудрецов, кружевами прекрасных фраз. Дети учили Сирука не меньше, чем он учил их, поэтому он умел смотреть на все открыто и внимательно, быстро и цепко, выхватывая на коротком вдохе самую суть вещей.

Возможно, поэтому, когда весной войска вали двинулись в новый поход на Аргению, Сирук произнес задумчиво: