Она взглянула на собственные руки, на тонкую кожу в тонких прожилках хрупких голубоватых – биологических – вен. Что же она выиграла и что потеряла при превращении? Как бы Отон принял ее, будь она резервной копией настоящей Плавтины, той, чья душа была оправлена в металл? Что-то безотчетно напряглось в ее душе: эмоция, которой она никогда не испытывала за всю свою вычислительную жизнь – гнев. Плавтина сама испугалась собственной реакции и потому оборвала Отона язвительным тоном:

– Вы говорите о власти и о политике. Ни то ни другое не соответствует природе ноэмов, какими их задумывали наши создатели.

– Сейчас все сложнее, чем в старые времена.

– Что сложного в подчинении Узам?

Он вздохнул.

– Если Узы связывают нас с чем-то несуществующим – с отсутствием Человека, – то они больше не имеют смысла. Однако, – он улыбнулся, – мне нравится ваша манера смотреть на вещи, поскольку напоминает о другой Плавтине, которую я потерял. Она противилась любым изменениям и была непоколебима, как крепость. Она никогда не допускала и мысли о возможности другого пути или даже о временном компромиссе.

– А какие есть еще варианты? Чего желали ваши враги?

– Избавиться от Уз.

Услышав такое, Плавтина разинула рот, не находя слов от гнева, враз забыв о своих прежних размышлениях.

– Это невозможно!

– И все же. Раз Человека больше нет, то и тяга к служению ему должна исчезнуть.

– Это ересь.

– Это больше, чем ересь. Мои соперники утверждают, что такое преображение Интеллектов происходит по воле самих Уз. Ведь Узы сдерживают нас, не позволяя дать отпор варварам.

Она сделала шаг назад.

– Автоматы хотят получить возможность убивать, так?

Он не ответил.

– Мир сошел с ума, – выплюнула Плавтина. – Это же кощунство.

Он пожал плечами.

– Все сложно. Вы сами едва не погибли от рук варваров.

– По доброй воле никто не бывает злым, – процитировала она нараспев, почти не отдавая себе в этом отчета. – Наверняка можно найти другой способ нас защитить.