Карцер оказался крохотной комнатой. Даже не комнатой, а мрачной каменной конурой, кубом метр на метр, лишавшим пленниц даже призрачной надежды на спасение. Серым, сплошным, без окон. Лишь под потолком выделялась узкая, с ладонь, щель вентиляционной решетки. Смыть с себя кровь Алисе не позволили.

- Пусть это служит тебе напоминанием, - холодно ответила на просьбу савори леди Дита, - о том, что ты хотела сделать. Подумай об этом. У тебя будет достаточно времени.

Алису без особых церемоний опустили на колени и затолкали внутрь. Цепь с ошейника сама притянулась к стене, протащив девушку за собой по шершавому холодному полу, и посадила пленницу на поводок длиной сантиметров в сорок. Дверь захлопнулась. Савори уселась удобнее, распустила волосы, чтобы узел на затылке не мешал, и прислонила голову к неровной поверхности камня. Ей предстояло провести двое суток в помещении, где нельзя ни встать, ни сесть, ни лечь. Где нет ничего, кроме тяжких мыслей о несправедливости жизни.

Воздух в каземате был чистый, свежий. Зато еды не было. Да что там еды, пленнице не оставили даже воды. Хорошо, хоть свет не погасили. Хотя, чем освещался каземат, Алиса понять не смогла. И туалет… Мда, что делать с туалетом? Ответа на этот вопрос у девушки не было тоже. Проблема.

- Принесите мне воды! – прокричала она. – И ведро! Куда мне ходить в туалет?

- А куда найдешь! – весело ответил снаружи мужской голос. – У тебя там вон сколько места! Выбирай!

Голос Алиса не узнала. Но поняла, что удобств ей никто предоставлять не собирается. От этого стало совсем тошно.

- И чего ты добилась? – спросила она сама себя. – Кому нужны были твои игры в благородство? Кому был нужен этот гребаный гуманизм? Ирте? Да она просто не знает, что это такое. Ирта – савори, а ты – дура! А дурам в самое место в каземате. Вот теперь сиди и не жалуйся!

В ответ на ее слова каменный куб погрузился во тьму. Алиса от души выругалась, а потом разревелась от бессилия. Слезы лились водопадом. Ей было жаль себя, Алекса, Зейну, свою несчастливую судьбу. И было бесконечно горько и больно. Ей было так плохо!

Савори не плакала с того самого дня, когда погиб ее муж. Она запрещала себе эту слабость и методично загоняла горе глубоко-глубоко, на самое донышко души. Туда, где его никто не мог заметить. Она так боялась быть слабой. Боялась, что эту слабость заметят, боялась, что кинутся жалеть наперебой, говорить сентиментальные глупости. Она понимала, что это тоже проявление слабости, но ничего не могла с собой поделать. Обсуждать смерть Алекса было выше ее сил. И теперь все то, что копилось в душе девушки последние месяцы, выплеснулось наружу.