– Позже, – иномейка чуть мотнула головой. – Вообще-то, строго говоря, по иннурийским обычаям кавалер должен петь серенады или как?

Я вновь широко улыбнулся.

– Я могу. Только тебе же придётся это слушать.

– Ой, испугал! Итак, я жду.

Взяв в руки гитару, я пощипал струны, покрутил колки, настраивая инструмент.

Она смотрит и смотрит на меня, и в глазах её отражается лунный свет, смешанный с огнями великого города.

Переливаются, мерцают небесные огни, им вторят огни земные – и меж этих огней только двое. Она и я. И нет ничего важнее…

Последний аккорд таял в воздухе долго-долго, будто в электронном ревербераторе.

Она сидела неподвижно, и по щекам блестели дорожки слёз.

– Ну вооот… расстроил я тебя…

– Нет, Антоша… – её глаза теперь будто сами излучали незримый свет, – не только от горя бывают слёзы. От счастья иногда тоже…

Да, это была святая правда. Моё сердце плавилось от невыразимой нежности. Родная моя…

– А теперь ты спой, угу? – я протянул ей гитару. – Свою, иномейскую. Можно?

– М? – она несколько мгновений раздумывала. – А отчего бы нет?

Ответить я не успел. Волна жара прокатилась по телу, сменяясь неистовым желанием. В ту же секунду Вейла изогнулась в шезлонге, выгнув грудь колесом.

– Опа… отменяется пение, Антоша…

– Это… оно?

– Ну разумеется! Снимай с себя всё… быстро, быстро! – Она двумя рывками освободилась от собственных жалких тряпочек.

Снять брюки мешала стремительно нарастающая эрекция – ещё чуть, и ткань, пожалуй, просто лопнула бы. Но я всё-таки справился. Всё прочее с меня мы срывали уже в четыре руки… впрочем, это уже не очень отчётливо…

И всё потонуло в огненной лаве дикой, невероятной силы страсти.