— Вы же с Большого Ската прибыли? — спросил он, заглянув в бумаги.

— Оттуда, — лаконично ответил я.

— От преподобного Саввы, настоятеля тамошнего храма, поступила телеграмма. Собственно говоря, из-за нее мы вас и пригласили. Хотите ознакомиться?

— Не против.

— Держите, — протянул он мне бланк.

Телеграмма была классическая, как в моем детстве, даже вместо точек с запятыми были сочетания букв «тчк» и «зпт». Я, признаться, несправедливо ожидал от этой телеграммы какой-то подлянки, но, пробежав глазами текст, понял, что преподобный Савва ничего такого не планировал, все его действия продиктованы христианской добротой и желанием помочь ближнему. То есть мне. Хотя это и есть самая настоящая подлянка, потому что я уже вполне надеялся на то, что мне так и удастся пролететь ниже радаров. И что я, не выпендриваясь и не вылезая на глаза, по-тихому интегрируюсь в местное общество. И тут Савва, блин, с телеграммами своими.

В общем, если в двух словах говорить, Савва сообщил, что я память потерял. Сослался на беседу со мной и подтверждение от преподобного Симона. Вот так вот. И просил оказать содействие в установлении моей личности и прежнего места жительства. Чтоб ему…

Брат Иоанн между тем достал из папки еще одну телеграмму и задал следующий вопрос:

— Вам вроде бы в Новой Фактории предлагали сфотографироваться и разослать ваш портрет по приходам? Отчего отказались?

— Я не отказался, — махнул я рукой. — Подрался я, вся морда разбита была, и глаз заплыл. Стыдно так сниматься, да и не узнал бы никто.

— Говор у вас странный, — заметил мой собеседник. — Никак не пойму, откуда может быть. Не с Овечьих островов вы, часом, как думаете? Ничего такого не вспоминается?

— Не знаю. — Я вздохнул, но больше оттого, что разговор начал развиваться в самом неинтересном для меня направлении. — Не помню ничего.

— С какого момента не помните?

— С того самого, как на ноги поднялся и обнаружил, что со мной девочка, которую я не помню, где я сейчас — тоже не помню, и вообще ничего не помню.

— Имя помнили?

— Имя помнил.

Брат Иоанн смотрел на меня задумчиво, словно рассчитывая, что я сейчас устану ломаться и начну рассказывать чистую правду, облегчая душу. Ну это вряд ли, у нас даже дети знают, что чистосердечное признание смягчает вину, несомненно, но столь же несомненно увеличивает срок. Поэтому помогать брату Иоанну я не собирался — пусть сам свой хлеб отрабатывает.

— А что-нибудь еще помнили? — уточнил он.

— Да ничего совсем. Что умел — то умею, а помнить — нет, не помню.

Немного подумав и что-то написав в протоколе — как-то все же допрос напоминает, так что в протоколе, наверное, — он сказал: