— Ты другая, — перебивает он меня. — Ты не в счет.

— Никакая я не другая. Я просто человек, как и все остальные. А ты доказал, что способен на раскаяние. И сострадание. Я знаю, что ты можешь быть добрым…

— Нет, я не такой. — Его голос внезапно становится жестким и властным. — И я не собираюсь меняться. Я не в состоянии стереть все девятнадцать лет своего жалкого существования. И не могу забыть все то, что я успел сделать. Я не могу проснуться в одно прекрасное утро и решить жить отныне чужими надеждами и мечтами. И чьими-то обещаниями о светлом будущем. Я не собираюсь лгать тебе, — продолжает он. — Я никогда не думал о других, никогда не приносил себя в жертву и не шел на компромиссы. Я не хороший и не порядочный и не благопристойный и никогда таковым не стану. Не смогу стать. Потому что даже пытаться стать таким было бы для меня крайне дискомфортно. И совестно.

— Как ты можешь рассуждать подобным образом? — Мне хочется сильно встряхнуть его. — Как же можно стыдиться того, что ты стараешься стать лучше?

Но он меня не слушает. Он смеется.

— Ты можешь себе только представить меня таким? Вообрази, что я улыбаюсь детишкам и выдаю им подарки на день рождения. Или бегу помогать незнакомым людям. Или играю с соседской собакой.

— Да, — киваю я. — Могу.

«Я даже видела нечто подобное», — думаю я, но вслух этого не произношу.

— Нет.

— Почему нет? — не отступаю я. — Почему в это так трудно поверить?

— Такой стиль жизни для меня невозможен.

— Но почему?!

Уорнер сжимает и разжимает кулак, потом проводит пятерней по волосам.

— Потому что я это чувствую, — говорит он, но уже гораздо тише. — Я это всегда чувствовал.

— Что чувствовал? — шепотом произношу я.

— То, что люди думают обо мне.

— Что…

— Их чувства, их энергию… это… я и сам не знаю, что это такое, — признается он. Он расстроен, он отступает назад и трясет головой. — Я всегда мог это сказать. Я знаю, что все ненавидят меня. Я знаю, что мой отец совершенно не любит меня. Я знаю о сердечных страданиях своей матери. Я знаю и то, что ты не такая, как все остальные. — Он замолкает на некоторое время, но потом продолжает: — Я знаю, что ты говоришь правду, уверяя меня, что не испытываешь ко мне ненависти. Что ты хочешь ее испытывать, но не можешь. Потому что в твоем сердце нет враждебности ко мне, а если бы была, я бы сразу об этом узнал. Так же как я знаю, — говорит он хриплым от напряжения голосом, — что, когда мы целовались, ты что-то испытывала. Ты чувствовала то же самое, что и я, и тебе от этого становится стыдно.

Паника капает из меня из всех мест сразу, заливая все вокруг.