Адам хмурится. Я молчу.

— Верно, — продолжает Кенджи. — Так я думал. Поэтому, я полагаю, будет лучше пока мне держаться подальше, если, конечно, не возникнет другая крайняя необходимость. — Он поворачивается ко мне. — Хорошо? Только без обид. Я ведь чуть не умер. Поэтому не будьте ко мне слишком строги.

— Да, конечно, — говорю я и не узнаю собственного голоса — я его едва слышу. Я пытаюсь рассмеяться. И теперь мне уже самой становится интересно, почему я ничего не рассказываю им про Уорнера. Почему получается так, что сейчас я его в каком-то смысле защищаю. Наверное, потому, что я виновата ровно настолько же, насколько он сам.

— Ну и ладно, — отмахивается Кенджи. — Когда мы выступаем?

— Ты с ума сошел, — обращается к нему Адам. — Ты никуда не пойдешь.

— Еще чего!

— Да ты на ногах еле стоишь! — констатирует Адам.

И он не ошибается. Кенджи придерживается за столешницу, чтобы выглядеть увереннее.

— Да я лучше погибну там, наверху, чем буду сидеть здесь, как последний идиот.

— Кенджи…

— Хватит, — прерывает он меня. — Между прочим, одна очень говорливая сорока принесла на хвосте весточку о том, что Уорнер все же унес свою задницу подальше отсюда. Как же это вышло?

Адам издает какой-то странный звук, отдаленно напоминающий смешок, но ему совсем не весело.

— Да кто ж его знает? Я вообще с самого начала был против того, чтобы его держали здесь заложником. Но еще глупее было доверять ему.

— То есть сначала ты высмеял мою идею, а потом Касла, да? — Кенджи удивленно-насмешливо приподнимает брови.

— Это были плохие идеи, — кивает Адам. — Причем обе в равной степени. Теперь мы за них расплачиваемся.

— Ну откуда же я мог знать, что Андерсон согласится на то, чтобы его сыночек сгнил заживо в аду?

Адам вздрагивает, и Кенджи отступает.

— Ой… Прости, парень… Я совсем не то хотел сказать…

— Ладно, забудь, — обрывает его Адам. Лицо его становится серьезным, холодным и отстраненным. — Может быть, тебе сейчас лучше вернуться в медицинский отсек? Мы скоро все уходим.

— Нет, я никуда отсюда не пойду.