Все это только раздразнило мое любопытство, но ничего не объяснило. Передо мной был флакон, до половины заполненный какой-то жидкостью, пакетики с кристаллическим веществом и лабораторные записи. Как могли эти вещи повлиять на честь и рассудок, не говоря уже о жизни моего легкомысленного друга? Если его посланец мог прийти ко мне, почему бы ему тогда не явиться прямо в дом к Джекилу? И даже допуская, что для этого существует некое препятствие, почему я должен принимать его втайне от всех? Чем больше я размышлял об этом, тем больше убеждался, что имею дело с душевнобольным. В конце концов, отправив слуг спать, я зарядил револьвер, чтобы в случае необходимости защитить себя.

Едва часы пробили полночь, как раздался едва различимый стук дверного молотка. Я открыл дверь и увидел приземистого человека, прятавшегося за колонной у входа.

– Вы от доктора Джекила? – спросил я.

Он судорожно кивнул. Когда же я предложил ему войти, посланец оглянулся и бросил пристальный взгляд в темноту. Невдалеке маячила фигура полицейского – он приближался с зажженным фонарем в руке. Мне показалось, что мой поздний гость вздрогнул, после чего поспешно переступил порог.

Сразу скажу, что все это мне не слишком понравилось. Когда я ввел незнакомца в ярко освещенный кабинет для консультаций, моя рука сама нащупала рукоять револьвера в кармане сюртука. Теперь мне удалось хорошо разглядеть его. Как я уже говорил, он был невысок ростом, но в первую очередь меня поразило выражение его лица и некое сочетание высокой мышечной активности с видимой слабостью телосложения. При приближении к нему возникало странное, чрезвычайно неприятное ощущение, сопровождаемое замедлением пульса и ознобом. Я решил, что все это – следствие субъективного отвращения, которое внушила мне его внешность, и только дивился, насколько остро проявляются его симптомы. Теперь, однако, я думаю, что причина всего этого была скрыта в натуре этого человека и имела совсем иные основания, чем ненависть.

Этот господин, с первой же минуты вызвавший во мне смешанное чувство отвращения и любопытства, был одет в костюм, который сделал бы смешным кого угодно. Его платье, сшитое из очень прочной и дорогой материи, было невероятно велико и широко ему. Панталоны висели складками, и он подвернул их, чтобы они не волочились по земле, жилет спускался ниже ляжек, а ворот сюртука сползал на плечи. Но странное дело: этот костюм не вызывал желания рассмеяться. В самой сущности человека, стоявшего передо мной, было что-то противоестественное, что-то ненормальное и возмутительное, поэтому всякая несообразность скорее гармонировала с его странной внешностью.