В это время в моей комнате еще не было того зеркала, что стоит теперь рядом с моим письменным столом. Оно служило мне для того, чтобы следить за всеми фазами перехода из одной телесной оболочки в другую. Близилось утро – темное и мрачное, все слуги еще спали, и я, полный торжества и надежды, решил проникнуть в собственную спальню. Чужой в своем собственном доме, я пересек двор, прокрался по коридорам и в спальне, где стояло трюмо, впервые моим глазам предстал облик Эдварда Хайда.

Далее мне придется рассуждать сугубо теоретически, ибо я намерен говорить не о фактах, а о том, что кажется мне наиболее вероятным. Порочная сторона моей натуры всегда была слабее и менее развита, чем лучшая часть моего «я». Девять десятых моей жизни прошли под знаком добродетели и самоограничения, а дурная сторона была обречена на бездеятельность. Вот почему, думается мне, Эдвард Хайд выглядел гораздо моложе, субтильнее и ниже ростом, чем Генри Джекил. И если лицо одного дышало добром, лицо другого несло на себе ясный и зловещий росчерк зла. Кроме того, зло наложило на этот облик отпечаток безобразия и гнилости. И все же, увидев в зеркале этого монстра, я почувствовал не отвращение, а внезапную радость. Ведь это тоже был я! Образ в зеркале казался мне естественным, он был четким отражением моего духа, более выразительным и гармоничным, чем та несовершенная и двойственная внешность, которую я до тех пор называл своей. И в этом я был, без сомнения, прав. Я замечал, что в облике Эдварда Хайда внушаю физическое отвращение всем, кто приближается ко мне. Это, на мой взгляд, объясняется тем, что обычные люди представляют собой смесь добра и зла, а Эдвард Хайд был единственным во всем человечестве чистым воплощением зла.

Перед зеркалом я провел всего минуту. Теперь следовало приступить ко второму, заключительному опыту и убедиться, не безвозвратно ли я утратил свою прежнюю личность и облик и не придется ли мне с наступлением дня бежать из дома, который перестал быть моим. Я поспешил в кабинет, снова приготовил питье, выпил его, испытал новые муки – и пришел в себя в обличье Генри Джекила.

В эту ночь я оказался на роковом распутье. Если бы я провел свой эксперимент в более высоком состоянии духа, если бы мною двигали более великодушные и благочестивые стремления – все было бы иначе. После агонии смерти и рождения я оказался бы не демоном, а ангелом во плоти. Однако мой состав не обладал избирательностью, не оказывал ни демонического, ни божественного влияния. Единственное, на что он годился, – распахнуть тюремные двери и позволить вырваться на свободу одному из элементов моей души. И этой свободой пользовался тот элемент, который в данную минуту главенствовал на другим. Во время эксперимента моя добродетель дремала, а зло, присутствовавшее во мне и питаемое честолюбием, бодрствовало. Оно моментально воспользовалось подвернувшимся случаем, и на свет явился Эдвард Хайд.