На полдороге я увидел обломки судна, потерпевшего здесь крушение в феврале. Это был довольно большой бриг; переломившись почти пополам, он лежал на отмели среди дюн. Туда я и направился, но на краю торфяного болотца, граничившего с песками, мой взгляд привлекла небольшая площадка, расчищенная от папоротника и вереска, на которой возвышался продолговатый холмик, подобный тем, какие мы привыкли видеть на кладбищах. Я застыл, словно громом пораженный. Вчера никто ни словом не обмолвился о каком-либо покойнике или о похоронах, состоявшихся на острове. И старик Рори, и Мэри, и дядя Гордон умолчали об этом. Мэри, положим, и сама ничего не знала, я в этом был уверен, – но тут, прямо у меня перед глазами, находилось неопровержимое доказательство этого факта – могила! Я невольно спросил себя – что за человек здесь лежит? Как попал он сюда и почему уснул вечным сном в этой одинокой могиле, где, всеми покинутый и забытый, будет ждать зова трубы архангела в день Страшного суда?

Я не находил иного ответа, кроме того, который страшил меня. Несомненно, это был потерпевший крушение, может быть, занесенный сюда, как и погибшие моряки испанской Армады, из какой-нибудь заморской страны, а может, и мой соплеменник, погибший у самого порога родного дома!

Некоторое время я стоял с непокрытой головой над одинокой могилой. Я знал, конечно, что хоть кости усопшего лежат здесь, в земле Ароса, и будут лежать до судного дня, бессмертная душа его далеко отсюда и испытывает сейчас то ли блаженство вечного воскресения, то ли адские муки. Но воображение мое вселяло в меня тайный страх; мне чудилось, что, может быть, он еще здесь, стоит на страже у своей безмолвной одинокой могилы и не хочет расстаться с местом, где его настигла злополучная судьба.

Глубоко удрученный, я отошел от могилы, но потерпевшее крушение судно оказалось не менее печальным зрелищем, чем одинокая могила. Корма торчала высоко над водой, гораздо выше уровня прибоя, корпус раскололся пополам у самой передней мачты. Впрочем, мачт уже не было, обе они сломались и рухнули во время крушения. Нос брига ушел глубоко в песок, а в том месте, где судно раскололось, зияла, словно разверстая пасть, громадная щель, через которую был виден весь трюм от борта до борта. Название брига почти стерлось, и я так и не разобрал: то ли он назывался «Христиания» в честь норвежской столицы, то ли просто носил женское имя «Кристина». Судя по конструкции, корабль не был английским, но установить его происхождение я не мог. Он был окрашен зеленой краской, но теперь краска смылась, полиняла и отставала от дерева длинными чешуйками. Тут же валялся обломок мачты, наполовину зарывшийся в песок. Все вместе представляло мрачную картину. Тяжко было смотреть на уцелевшие кое-где обрывки снастей, которые год за годом со смехом и бранью натягивали сильные и смуглые руки матросов, на трапы, по которым когда-то проворно сновали живые люди, делая свое привычное дело, на фигуру ангела с отбитым носом, украшавшую носовую часть брига. Еще недавно она рассекала бурные воды, а теперь навеки застыла в неподвижности.