Вообще, я был немало удивлен неожиданно равнодушным отношением людей к тому, что творилось у них над головами. Мне, вовлеченному в проект по самые уши, и варившемуся в этом соусе почти два года, казалось, что все должны только и делать, что обсуждать ход его реализации. Ан нет. Публика в большинстве своем по-прежнему больше была озабочена привычными житейским проблемами, и никого особо не волновало, что большая часть этих проблем через несколько месяцев вполне может стать совершенно неактуальной.

Понятно, конечно, что невозможно целый год носиться, выпучив глаза, и причитать: «ах, Боже мой, мы все умрем!», но то, насколько быстро человек способен свыкнуться с мыслью о грядущем конце света, меня здорово озадачило. Хотя, если подумать, то поводы для беспокойства подавляющее большинство населения черпает из выпусков новостей, а новостные агентства тоже не могут бесконечно держать одну и ту же сенсацию на первых полосах. Так она перестанет быть сенсацией. Да и цензура, я думаю, не дремала.

Сообщения о проекте «Ожерелье» плавно перекочевали с первой страницы на вторую, а потом и на третью. Новости о ходе подготовительных работ – строительстве дамб, заготовке продовольствия, организации временных палаточных лагерей в сейсмоопасных районах и тому подобном заняли свое скромное место среди прочей хроники. Все, так или иначе, были уверены, что власти и ученые что-нибудь да придумают, и очередной апокалипсис опять не состоится. И очень скоро даже мне начало казаться, что вся эта суматоха, круглосуточная работа в три смены, сон по четыре-пять часов в сутки и ежедневная укладка тысяч километров коммуникаций и углеродных ферм мне просто-напросто приснились.

Ведь все это было так далеко…

После двухнедельной реабилитации в санатории я вернулся домой, где продолжил скучать. Бытовые хлопоты казались мне настолько мелочными в сравнении с теми масштабами, которыми приходилось мыслить ранее, что я вновь захотел на передовую. Поскольку за все последние дни со мной никто так и не попытался связаться, то я решил проявить инициативу и, набравшись наглости, сам позвонил Луцкому.

С легкой ноткой сожаления в голосе Лиза сообщила мне, что генерал в отъезде и вернется только завтра, однако, если я пожелаю, она может соединить меня со Слепневым, который сегодня как раз на месте.

Вообще-то, профессор располагался ближе к концу списка людей, с которыми мне хотелось бы поговорить. Его манера постоянно находиться в центре внимания меня изрядно раздражала, главным образом потому, что я сам был, пожалуй, его полной противоположностью. В присутствии Луцкого он, как правило, более-менее держал себя в руках, но я опасался, что без него профессор вполне может устроить очередной бенефис имени себя любимого. Однако информационный голод пересилил эту неприязнь, и я согласился.