Он потащил меня вперед, завеса тумана отступила, и я увидел сотни тел, замерших в смертной агонии, скорчившихся между камней, сваленных у сияющих острых колонн. Чем дальше мы заходили, тем больше их было, пока не стало почти невозможно идти, не наступая на трупы. Мы осторожно пробирались по изобильной жатве магнификума, и разреженный воздух был тяжел от гнилостной вони, поднимавшейся от молотильни под нашими ногами.

Мы пришли к неглубокой выемке в земле – остаткам древнего пещерного пруда. Кернс показал на коленопреклоненные, согбенные силуэты еще живых, рассыпанные по высохшему озерному дну – каждый сидел рядом с мертвыми собратьями, и все сосредоточились на чем-то, покоящемся у них на коленях. Кернс прижал палец к губам, дав знак хранить молчание. Он припал к земле, жестом велел последовать его примеру и повел меня к берегу бесплодной ямы. Кернс подвел меня близко – но не слишком близко – к коленопреклоненному мужчине, чье лицо было размозжено костяными рогами, растущими из черепа. Его черные глаза не имели белков, чья челюсть отвисла, обнажив изобилие шипообразных выростов, а гноящиеся пальцы с утонченной нежностью пощипывали затейливый и хрупкий предмет, покоившийся у него между ног. Тогда я этого не знал, но этот живой труп был некогда человеком по имени Антон Сидоров.

– Вот его руки, – пробормотал мне на ухо Кернс. – Руки магнификума. Меня это удивляет: не понимаю, что заставляет их плести гнездовища, но трудиться они будут сутками без передышки, пока не помрут.

Творец гнездовища плакал. Глубоко из его глотки неслось скулящее, нечленораздельное, протестующее хныканье, словно неодолимая сила, что управляла им, вместе с тем внушала ему отвращение, и это противоборство его и не-его казалось таким отчаянным, будто силой своего напряжения могло разломить мир надвое.

– Слышишь, Уилл? – восторженно прошептал Кернс. – Вот голос магнификума, последний звук перед концом света.

То, что некогда было Сидоровым, склонилось к оскверненному телу, свернувшемся рядом с ним, и притянуло безжизненную левую руку к своей груди. С мучительным всхлипом не-Сидоров отломил указательный палец. Тот отошел от кисти трупа с мягким хрустом. Не-Сидоров склонился вплести палец в «гнездовище».

Коленопреклоненное дитя Тифея вдруг зарычало, спина его выгнулась, рот раскрылся настежь, и вязкая струя прозрачной жидкости хлынула у него из пасти и пролилась на дело его рук. Не звездная гниль. Не слюна чудовищ. Не пуидресер, а пуидре ддинолиаэт – гниль человечества.

И Джон Кернс шептал мне на ухо: