По словам её отца, их семья была священной, примером для всех. Девочка училась в лучшей городской семинарии и там узнала, как извлекать ликёр и чернила из корицы и звёздного света. Но самое важное, она узнала, что для всего нужен подходящий момент и цель; использовать то и другое следует по назначению.

«Никто не был скромнее её в одежде и поведении, серьёзнее и усерднее в учёбе– говорил её отец. – Никто не вёл себя так правильно и безупречно, как полагается вести себя девушке».

Когда поля умерли, она была безутешна, как и полагается дочери Жреца Красных пряностей. Купалась в ледяном фонтане, пока зубы не начали стучать, а губы не посинели и не опухли. Она молилась и изучала маленькие черенки коричника в своём садике на подоконнике, который полагается иметь дочери священника. Но они росли как попало, ощетинившись острыми листочками, припорошенными сладкой пылью. В конце концов она прекратила истязать кожу суровой водой и покинула сад, выйдя в поля, где погребла себя в заболевшей земле.

Она оставила открытыми только глаза и рот, остальное спрятала под красным грунтом. Так ребёнок натягивает любимое одеяло до самого подбородка. И – какая праведная девушка! – продолжала молиться, убеждая землю научиться у её горячей крови, бьющегося сердца, возвышенной души. Земля взяла всё это, но, как дурно воспитанный человек, ничему не научилась. Что бы ни иссушило корни базилика и паприки, кардамона и чесночных побегов, оно иссушило и её в земле. Любимая дочь жреца, будучи посаженной, не взошла.

Её тело, холодное, как в любое из утренних священных омовений в ледяном фонтане, выкопали и отнесли в семейную гробницу. Там его опустили на погребальные носилки из ароматного кедра, вложили в непорочные руки пышный букет из цветов кассии, расправили складки платья из редчайшей короткани. Отец плакал возле неё каждый день, если верить его словам, будто сам превратился в ледяной фонтан.

Кто знает, что нашептало скорбящему жрецу, что я смогу её пробудить? Лучше не спрашивать, ибо племя мёртвых девушек несравнимо загадочнее, чем племя живых. Да и, откуда нам знать, на что намекают их тени, когда за окном давным-давно сгустилась полночь? Он верил в святость красных пряностей, и, наверное, этого хватило. Поэтому в пару коричной девушке создали коричные туфли и надели на её жесткие серые ноги. Жрец красных пряностей ждал здесь, у носилок, не осмеливаясь дышать; его лицо краснело от надежды и удушья.

Я не скажу, что она проснулась и обняла отца жесткими серыми руками. Не скажу, что он начал петь от радости и что отец с дочерью станцевали вальс вокруг гробницы. Но после того, как я сжимал её лодыжки больше двух недель, а он уснул на пустых носилках, как иной раз засыпают отцы, ожидая появления дочерей на свет, из её носа потекла струйка красной грязи, из глаз – красные грязные слёзы, а изо рта начал сочиться поток красной мутной слюны. Она приподнялась на своей каменной плите и тихонько закашляла, как кашляют воспитанные девочки; красная земля аджанабских полей сошла с неё, влажная и мёртвая, яркая и густая.