Чет не ответил.

– Чет, Сеной… Он использует тебя.

– Да, забавно, что ты это говоришь, потому что Сеной так и сказал…

– Чет, твою мать! – заорал Гэвин. – Да плевал я, что там тебе Сеной наболтал! – Он понизил тон. – Я не ищу ни сочувствия, ни прощения, мне только нужен шанс кое-что исправить. И… и… черт, спасти мою правнучку. А теперь, если ты тоже хочешь ее спасти, тебе придется послушать, что я скажу. Тебе придется выслушать правду. Потому что твоя жена и дочь, они умрут, и самой худшей смертью, если ты этого не сделаешь. – Гэвин поглядел Чету в глаза. Он ждал.

Помолчав секунду, Чет резко выдохнул.

– Давай, я слушаю.

– Я застрелил их. Это правда. Давай сразу с этим покончим. Я застрелил Ламию. Я застрелил обоих моих мальчиков. Что ты должен знать, так это почему я их застрелил.

Впервые я увидел Ламию на венгерской границе. Это еще на войне было. Наш патруль проезжал мимо лагеря беженцев, и ее как раз собирались сжечь заживо. Наши глаза встретились, и она взяла меня за душу, сразу, намертво. Я попал под ее чары. Освободил ее, конечно, угрожая застрелить всякого, кто попробует мне помешать. Был там один старик, он умолял меня оставить ее, говорил, она ведьма, она пьет у детей кровь. Господи Всемогущий, не было потом ни дня, чтобы я не пожалел о том, что не послушал того старика.

Привез ее с собой домой, на Моран-Айленд. У нас пошли дети, двое мальчишек, потом Синтия. Нельзя сказать, чтобы я был хорошим человеком. Можно, конечно, винить во всем войну, то, что она сделала со мной, или Ламию. Но мне кажется – по большей части меня просто вечно тянуло на неприятности. Если чья душа и заслуживает вечного проклятья, так это моя. Но когда дело касалось детей, особенно моей девочки, я поступал правильно. Всегда.

– А потом настала та ночь. Та проклятая ночь. – Гэвин помолчал, глядя перед собой невидящими глазами. – Я услыхал ее, знаешь, еще когда из машины выходил. Ее крики. До костей меня пробрало. «Папа, папа», – раз за разом. Никогда в жизни так не бегал. Подумал, может, медведь, или собака бешеная в дом пробралась. Вот так она кричала. Вытащил пистолет, вбежал… К тому, что там увидел, я, конечно, готов не был.

Они лежали на полу, подстелив под себя красное одеяло. Ламия, голая, вся в поту, лицо и руки в крови, глаза закрыты. Вид у нее был утомленный. Рядом лежал человек, мужчина, которого я прежде не видел, кожа гладкая, будто смазанная жиром, черная, как ночь, и тонкий золотой обруч на голове. Он тоже был весь в крови – лицо, шея, грудь. А потом я увидел моих ребят, вот только они больше не были моими ребятами, кожа покрыта чешуей, вместо глаз – какие-то провалы. И они что-то прижимали к полу.