Трудность с этим треклятым наклонным стволом была в том, что на расстоянии примерно в два городских квартала от точки, где машина встала, склон уходил под воду, по-видимому оставшуюся после паводка девятнадцатимесячной давности.

Так что надежды наши еще и тонуть стали.

Вызвали самого сообразительного на свете дайвера, опытного в исследовании затопленных пещер, кто оценил здешние условия как худшее из всего им виденного на свете. Его фонари не на многое годились в этой черной, илистой воде. Никаких карт, темень хоть глаз коли, видимость в пределах дюймов, возможность еще одного структурного обрушения… Никому не нужно было рассказывать мне, что таким опаснейшим делом ныряльщику не приходилось заниматься никогда. И ради нас. Чтоб разум наш был в покое.

Когда он, проведя несколько часов под водой и не обнаружив тела, собрал вещички, у меня в душе уже не осталось ничего, с чем можно бы поспорить.

К концу недели утешаться стало нечем, а утешать некому. На улице только оставалась большая, мешающая дыра, которую требовалось заполнить. Начали грузовиками ссыпать в нее камни и землю, потом заливали одним замесом бетона за другим.

– Нельзя позволять им делать это, – твердила мне Кэйти, исступленная едва не до слез. – Дрю не мертв. Я бы знала, если б он умер.

Нет горше чувства неудачи, чем показать перед своими детьми, насколько ты на самом деле несостоятелен. Не супергерой для своего сына. А теперь для своей дочери – беспомощный перед бюрократией, пытающийся пустить в ход логику, чтобы заставить ее принять немыслимое. Я не отрекался от Дрю, смиряясь с тем, что он погиб. Просто признавал, что он был бы там, внизу, в ожидании спасателей, если бы сумел уцелеть.

– Ты ошибаешься. Ты ошибаешься, – твердила мне Кэйти. – Тебе было бы легче согласиться с тем, что я знаю, если бы мы были одинаковыми? Если бы я была его братом или он был бы моей сестрой, и мы были бы в точности похожи? – Она покачала головой, ставя крест на мне, если не на Дрю. – Все равно есть это у двойняшек. Все равно ты не понимаешь.

Утешение искать в чем угодно, что до меня, то единственным источником, откуда оно исходило, было смотреть за тем, как разбредались зрители безо всякого вознаграждения.

Никакого тела для вас, проклятая вы лига упырей.

Привыкание шло медленно.

Неделями Джинни двигалась, чаще обходясь молчанием, держась от меня подальше. Часами лежала она, свернувшись в клубок, на кровати Дрю. Открывала его гардероб и зарывалась лицом в его одежду, горе ее отдавало чем-то звериным: вобрать в себя его запах, словно это помогло бы найти его по следам. Я стал опасаться, что мне уже никогда полностью не вернуть ее.