— Кто следующий?

— Мы здесь, Олли, — сказала Арбузики, толкая Кошку вперед. — Привет, Олли, познакомься: это Кошка.

— Я знаю. Мы уже виделись. — Он повернулся к ней лицом. У него была чудесная улыбка, но темные очки он так и не снял, несмотря на то что настала ночь. Она не видела его глаз. — Привет, Кошка, — сказал он. — Добро пожаловать.

— Наверно, она хочет, чтоб ты угадал ее возраст, — сказала Арбузики. — Не знаю. Она, похоже, совсем не разговаривает. Словно ей кошка язык откусила. — Она расхохоталась над собственной несмешной шуткой, запрокинув голову к небу, колыша грудями. Олли улыбнулся, но смеяться не стал.

— Как-нибудь в другой раз я отгадаю все, что она захочет. Но не сейчас. Не думаю, что тебе сейчас нужно именно это, не так ли, Кошка? — он говорил мягким дружелюбным тоном. И совсем не заигрывал с ней.

В замешательстве она подумала: Я хочу, чтобы ты снял эти преграды со своих глаз. Я хочу посмотреть в твои глаза и заставить тебя пойти за мной. Я хочу познать тебя плотью, хочу узнать, что ты такое.

Нет, ответила его мысль на ее мысль. Нет, прости, я не могу сделать ничего из этого. Даже для вас, миледи Кошка.

* * *

Вернувшись часом позже в палатку стриптизерш, она поняла, что все еще дрожит. Этот человек заставил ее почувствовать себя обнаженной, незащищенной, беззащитной гораздо больше, чем если бы на ней просто не было одежды. Кем бы, чем бы он ни был, он мог прикасаться к ее разуму. Возможно, он даже мог сказать, кто она. Или кем была раньше.

Отчасти она чувствовала злость, унижение, досаду. Она хотела его, как не хотела ни одного мужчину до него, и он не отозвался так, как должен был. Он отказал жаждущей богине плодородия, а это не шутки.

А еще она очень испугалась. Боги старых религий в новых всегда становятся бесами. Однажды за ее трижды три жизни Кошку вывели на чистую воду и приговорили к сожжению, пока она еще была в своем зверином обличье. Она хорошо помнила даже не столько ужасную боль, сколько беспомощность ее хитрого тела, скованного ремнями из сырой кожи, и прыжки алчного огня, вонь собственной горящей кожи, горящей шерсти. Снова испытать такую смерть ей совсем не хотелось.

Проплывая по сцене и позируя на следующем стриптиз-шоу, она выцепила из толпы широкоплечего привлекательного юнца и призвала его взглядом. По ее беззвучному приказу он ждал ее в задней части шатра после представления. Он сам не вполне верил своему счастью, и рот его двигался неуверенно, как у младенца. Она провела его во тьму за пределы карнавала, и он сделал, что она хотела, все, чего ей хотелось, и был очень, очень хорош. А потом она прогнала его взмахом когтистых рук. Зачем наказывать его еще? Она знала, что через несколько дней мысли о ней сведут его с ума.