— С чего бы вам мои деньги считать? — поинтересовался кавалер.

А Коэн словно вопроса не слыхал:

— К добыче по праву вашей вы ещё присовокупили и не своё!

«Ах вот ты о чём!»

— Что же не своё я присовокупил? — уже тоном не удивлённым, а скорее холодным спрашивает кавалер.

— То серебро, что взяли вы из реки, — спокойно отвечал Коэн. — Надобно будет его вернуть.

— Вернуть? — Волков едва сдержался, чтобы не усмехнуться, чтобы даже не засмеяться ему в лицо.

— Да, вернуть, — твёрдо говорит Коэн. — Ну, за исключением той части, что вы уже отдали в дар Его Высокопреосвященству. Ту часть серебра будем считать утерянной, я уговорю хозяев, что то серебро ушло безвозмездно.

— Уговоришь хозяев?! Что ты там себе надумал? Обозлить меня желаешь? — теперь уже кавалер смеялся, не скрываясь. — Знаешь, жид, сейчас я сижу и думаю: а не позвать ли мне моих людей, позову — пусть принесут мне мой любимый топор или крепкий люцернский молот. Возьму, что принесут, да и убью тебя. Одним ударом убью. Или нет, не буду я благородное оружие о тебя марать, прикажу гвардейцам тебя повесить на заборе. Я всех мерзавцев на заборе вешаю.

— Я тут не при чём, — говорит Коэн, а сам поворачивается и смотрит на своего человека, что стоит у дверей: на месте ли, успеет ли помочь. — Я лишь посланец тех людей. Хозяев серебра. Уверяю вас, друг мой, те люди влиятельные.

— Влиятельные? — Волков уже и впрямь начинает раздражаться. — Кто они? Может, это сам император? Так он мной доволен, брошь подарил мне за победу, брошь дорогую. Недавно штатгальтер его у меня был, — кавалер видит удивление во взгляде гостя. — Что, не ведал про то, жид?

Волков зло смеётся и продолжает:

— Или, может, курфюрст какой на меня обозлится? Так то мне уже не страх, я с одним курфюрстом уже враждую не первый год. И с другими готов за своё серебришко повраждовать. Ну, жид, говори, кто те твои влиятельные люди.

— Те люди весьма влиятельны, господин рыцарь, вы даже не знаете, с кем распрю затеваете!

— Знаю, — рычит Волков, — знаю. То купчишки богатые с Нижних земель или из Эксонии, а может, и те, и другие вместе. Поганые еретики, сволочь, торгаши, — тут кавалер, чуть нагнувшись, хватает гостя за плечо, за одежду, тянет к себе ближе, заглядывает ему в лицо и щелкает пальцами перед носом Коэна, — вот так пальцами щёлкну и буду знать их имена. Это не я не знаю, с кем связываюсь, это они не знают, с кем связываются.

И взгляд его в это мгновение так холоден был, так страшен, что Коэн попытался отстраниться от него, но кавалер держал его крепко:

— Что твои купчишки мне сделают? Войну затеют? Горцам ещё денег дадут? Это им дороже потерянного серебра станет. Много дороже. А я ещё и побить горцев смогу. Тогда вообще, считай, деньги на ветер кинули. Или что, сеньору моему на меня пожалуются? — кавалер только усмехается. — Что ещё? Убийц наймут? Так это им денег не вернёт, а я про то опять же узнаю. И такое им устрою, что они кровью блевать будут, а их дети язвами изойдут. Ну, говори, жид, чего ещё мне бояться от твоих влиятельных людей?