— Артист, акробат воздушный! И долетел благополучно. Оба, конечно, сразу на фронт. Много за это время, Федор Тарасович, воды утекло. Брал Кенигсберг. Дошел до Эльбы. Два раза в окружение попадал. А когда началась война с Японией, перебросили меня — на Дальневосточный, к маршалу Мерецкову. Посчастливилось участвовать мне в разгроме харбинского змеиного гнезда и Харбинский колдуновский конный полк на распыл пустить. А ты, Федор Тарасович, по медалям вижу; тоже воевал?

— Какое там! До настоящей войны так и не дорвался. На флоте минным складом заведовал. А про Виктора Дмитриевича вам известно что-нибудь?

— А как же! Полковник теперь Виктор Дмитриевич. В Польше он сейчас. И Сережа с ним.

— А Женька жив? С высшим образованием собачка!

— Жив обман-пинчер. Он тоже в Польше с Сережей.

— Много раз пытался я и с вами, и с Виктором Дмитриевичем связаться. И через адресный стол, и через Красный Крест искал. Не нашел. Война! Вся жизнь вверх тормашками!

— А мы тебя, думаешь, не искали?

— Как же мы теперь с товарищем Косаговским будем?

Генерал ответил сумрачным взглядом.

— Ты про Анфису?

— Да. Он, наверное, надежду еще имеет.

— Напишу я ему. Напишу все, что ты мне рассказал. И нож Юряткин Сереже отправим.

Генерал и Птуха помолчали, глядя мрачно в землю. Потом мичман спросил горько:

— Что напишете? Что надежды никакой нет? Э70 же кошмар!

— А я считаю, что надежда есть. Может быть, тень надежды, но все же есть!

— Об чем речь? — вскочил Птуха. — О какой надежде вы говорите? Мне просто смешно. На гибель увела народ безумная старуха. В болоте утонули или с голода в тайге умерли.

3

3