Подумав, владыка пригласил особо преданных церковников и несколько раз «случайно» обмолвился о том, что его беспокоит, как целительница рязанская во время хвори себя повела. А дальше каждый додумал сам. По городу прокатилась волна обличающих проповедей.
Давид приехал к празднику Иоанна Купалы. Лишь разбили печенегов, так сразу домой и засобирался. И как ни уговаривал его молодой князь Ярослав в Киев идти под батюшкиными знамёнами, не согласился.
— Супруга у меня в тяжести, а город бояре раздирают. Как бы пока я на чужбине воюю, дома не лишиться.
Прибыл Давид в Муром по обычаю своему без предупреждения. Однако его ждали.
— Смилуйся! Избавь нас от бабы-дуры! Мочи нет терпеть!
Нахмурился князь, брови сдвинул, поводья сжал да так, что пальцы побелели.
— Вы чего тут балаган устроили, а мужи думные? Али, где гридница, забыли?
— Помним, княже! — на разные голоса прогудели старцы.
Подъехал князь к терему, ни Ильи не видно, ни Фроси. Сдавило горло, заиграли желваки. Где все? Что случилось?
Поднялся по ступеням резным, вошел в гридницу, сел на кресло высокое. На второе глянул — пустое. Бояре стоят, по обе стороны хором. Бороды вздыблены, брови лохматы.
— Где жена моя Ефросинья?
— А где и положено бабе быть. Наверху. В светлице.
Князь снова огляделся: кого б послать, проверить. Но ни Ильи, ни Юры рядом так и не оказалось.
— Позови княгиню! — крикнул он холопу. Но боярин Богдан оттеснил слугу от дверей и запер на засов.
— Не надобно, княже. Всё с женой твоей хорошо, крест даю. А вот тебе лучше выслушать нас.
Боярин Позвизд кивнул Богдану и дальше уже продолжил сам: