— Ректификация. Мы такое делали в универе. На химии. Не забыл, я в Амстердаме училась? И в Кёльне. И в Гамбурге. Там хорошие университеты. Давно было, но я хорошо помню. Я вообще хорошо помню, что давно было, не то, что недавно… — Тяжёлый вздох.

— Ты теперь снова молодая. — Провёл ей пальцем по щеке. — Наслаждайся. Потом, в ЭТОЙ старости, снова будешь хорошо помнить, что было сейчас.

Мне в лопатку врезался её кулак. Но тут же смягчившись, она произнесла:

— Спасибо… — И так романтичненько покраснела. — Но всё равно буду ждать тебя. Не хочу в разнос идти, — нахмурившись, заявила она. — Даже твоя Астрид е##тся со всеми подряд, а я… Не хочу. Прошла через это когда-то, не стоит оно того.

— А это правильно. — Снова поцеловал её. Быть для кого-то единственным мужчиной? Учитывая местное блядство, и как все спокойно его воспринимают… Это круто!

— В общем, смотри, — вернулась она к бричке, достала с пола парусиновую сумку, из которой извлекла… Деревянную коробочку-ларец. Откинула крышку. Внутри был серый плохо, но терпимо пахнувший порошок. — Смотри, мастера мне будут делать вот такие коробочки для дозировок, с деревянными замочками. Открыть легко, замочки только чтобы случайно, от тряски не открылись. Здесь на одну кружку одна доза. Должна помочь, но если не помогла — можно через время дать вторую. Сразу не надо — пенициллин по сути яд, можно и от него кони двинуть. Береги! Больше нету. И когда будут — не знаю.

— Спасибо. — Я закрыл коробочку, заперев её простым, но достаточно надёжным с виду деревянным же механихмом. Ларчики не для драгоценностей, сойдут и такие. Полиэтиленовых мешочков тут пока не придумали. Заглянул в сумку. Там лежало ещё несколько таких. Вес порошка — так себе, коробочка намного тяжелее содержимого, но дерево хорошее, должно уберечь от излишней влаги. Вес оправдан.

— Возвращайся. — Анабель снова прыгнула на меня, впиваясь губами поцелуем.

Сотню нагнали быстро, хотя не спешили. Я ехал задумчивый, с дурацкой улыбкой на лице. Парни понимающе усмехались, отвернувшись в сторону — типа за местностью следили.

Снова было искушение обернуться. На виднеющийся далеко-далеко замок, где на башнях всё ещё стоят наши жёны и подруги, и, конечно, моя сестрёнка. Точнее сестрёнка Ричи, моя любовница. И чуть ближе, где также в спину нам смотрит, махая мне платочком, человек из двадцатого века, пусть и попавший сюда из двадцать первого.

У самого брода, а точнее на той его стороне, к нашей сотне подъехали трое седовласых воинов, держащих на поводу по две вьючных и одного заводного коня. Были в гражданском, но по выправке чувствовалось, что они именно воины. Я не видел, как их приветствовали «старослужащие», так как к броду подъехал последним и терпеливо ждал, пока переправятся все (а куда спешить), но судя по тому, что их оставили стоять на той стороне и ждать нас, люди эти в сотне известные.